ЕЛЕНА ЕГОРОВА
БАРОН МЮНХГАУЗЕН и ПЛАНЕТА X
Пародия-фантазия
Уважаемые господа, я пригласил вас сегодня, чтобы признаться, что несколько месяцев назад ввёл всех в заблуждение, — начал свой рассказ Мюнхгаузен, сидя в кресле у камина. – Помните, как я летал на пушечном ядре в неприятельский лагерь во время турецкой кампании? Так вот, я скрыл от вас правду, господа, из опасения, что вы ни за что не поверите мне. Честно признаюсь: я вовсе не сразу вернулся в наш лагерь, пересев на встречное ядро, а полетел гораздо дальше. Я и сам был удивлён, но моё ядро, преодолев силу земного притяжения, понесло меня в космос. Луна осталась позади, наша планета быстро удалялась и наконец стала похожа на яркую голубую звезду.
Тут мне вдруг начали попадаться космические глыбы, я еле-еле успевал от них увёртываться и один раз чуть не столкнулся лоб в лоб. Если бы не хвост пролетавшей встречной кометы, не сидеть бы мне здесь с вами. Я ухватился за этот хвост, немного изменил орбиту, вдруг почему-то полетел ещё быстрее и, как метеор, пронёсся мимо красного Марса прямо к Юпитеру. Ну и огромная планетища, доложу вам! Она притянула меня к себе, и я начал крутиться как заведённый вокруг неё. Кабы не ухватился за хвост летевшей от солнца другой кометы, наверное, навсегда остался бы на околоюпитерской орбите. Комета утащила меня за собой, я отцепился от её хвоста и помчался дальше мимо Сатурна и Нептуна.
Плутона не видел, господа, врать не стану. Эта планетка близ меня не пролетала. Может, она на другой стороне от Солнца тогда была? Точно не знаю.
И снова полетели мне навстречу всякие астероиды и кометы, но только хвосты у комет там были совсем коротенькие: и ухватиться-то не за что! Но Бог миловал, благополучно миновал я и это опасное место. Чувствую, что снова стремительно ускоряюсь. Пригляделся, а там ещё одна планета есть. Не иначе как та самая неизвестная планета X. Значит, не врут астрономы. Сначала она казалась не больше Марса и тоже выглядела красной, только потемнее, пожалуй. Когда я приблизился, то понял, что это такая же громадина, как Юпитер. Ну, может, немного поменьше. Врать не стану. Облетел я вокруг неё и сам не знаю, как так получилось: моим ядром, будто из пушки, планета X выстрелила, и я помчался с бешеной скоростью в обратном направлении вместе с парочкой комет. Вы поняли, господа? Оказывается, именно эта планета X нашу Землю опасными кометами бомбардирует! Но я нёсся быстрее них и хорошенько дёрнул за хвост каждую, попавшуюся мне на пути, чтоб ненароком не угодила в Землю.
Так быстро мчалось моё ядро, что я едва успевал считать встречные планеты: Нептун, Сатурн, Юпитер, Марс. Вот и матушка Земля! Ох как обрадовался я, господа, как соскучился в чёрном космосе по нашим зелёным лесам и лугам, голубым озёрам и рекам! Лечу в облаках и думаю, как бы мне не врезаться в землю на такой смертельной скорости да не попасть к туркам в плен. И снова волею Божией всё обошлось. Недалеко от вражеского лагеря я соскочил с ядра, потащил себя за волосы вверх и тем самым затормозил своё падение. Вот тут-то мне и попалось встречное неприятельское ядро, я на него сел и благополучно приземлился на лугу, невдалеке от нашего лагеря. Ведь со мной вместе ядро весило больше, чем без меня, поэтому чуть-чуть не долетело. Что сталось с тем ядром, на котором я к планете Х летал, спрашиваете? Так вот, оно со всего маху угодило прямо в турецкий лагерь, уничтожило неприятельскую дивизию, чем и обеспечило нашу победу. Так-то, господа!
ИГОРЬ БЕЛЫШКОВ
СТРАХ
Москва. Зима. Семидесятые годы прошлого века. Мне три или четыре года. Наша семья только что переехала с улицы Воровского (Поварской) в новый, спальный чудо-район Чертаново. Редкие дома-близнецы, большие поля- пустыри. Белый снег, белые дороги, белые дома, белые облака. Я с мамой, стою на конечной остановке автобуса номер 234, который через 25 минут должен довезти нас до ближайшей станции метро «Варшавская». Мороз. На мне шубка, шапка, шарф, рукавички и валеночки. Холодно. Наконец, приходит автобус. Старый, даже старинный: ярко-синий, с малюсенькими окошками в морозных узорах и очень узкими дверцами, не открывающимися в полной мере, из-за слежавшегося и окаменевшего снега на подножках. Пассажиров много. Все хотят побыстрее попасть в теплый салон. Люди напирают, проталкивая меня и маму внутрь. Неуклюжей ногой я цепляюсь за дверцу автобуса, большие сильные люди толкают меня вверх по ступенькам, нога не пускает, я выдергиваю ее из дверного плена, как пробка взлетаю на заднюю площадку автобуса, следом мама, следом все остальные жители Чертанова. Двери, со скрипом, захлопываются. Автобус трогается. Я стою молча, поджимая недавно застрявшую ногу, без валенка. В заднее панорамное окно я вижу маленькое, темное пятно на белом снегу. Сиротливо и одиноко мой валеночек остался лежать на остановке. Остался в Чертанове. Из ступора меня выводят гневные крики пассажиров, обращенные к водителю, с требованием немедленной остановки. Поджатая нога сильно мерзнет. Автобус останавливается, дверь скрипя разъезжается, мама спрыгивает вниз и бежит назад к остановке. Я остаюсь один. Автобус успел проехать метров двести. Мама быстро бежит за моей обувью по белой снежной дороге. Я смотрю на нее, вижу ее спину, вижу, как она удаляется. Кругом все белое: дома, улица, дорога. Ни машин, ни людей, только мама, моя мама. Вот она уже с валенком, схватила его и бежит обратно. Но в этот момент дверь автобуса, зловеще скрежеща, захлопывается, двигатель ревет и автобус начинает набирать скорость. Я боюсь смотреть в окно, фигура мамы с каждой секундой становится меньше, меньше, меньше. Она вот-вот исчезнет. Это даже не страх, это ужас. Панический ужас, который помнится детально. Дальше крик, потом крики, требования остановиться, объяснения пассажиров друг-другу в деталях, что же произошло и кто виноват. Автобус снова тормозит. Надежда. Мама больше не уменьшается. Она растет, она ближе. Бежать ей уже не 200 метров, а все 400. Скользко, она может упасть. Я уже вижу ее лицо: раскрасневшееся, молодое, прекрасное. Она размахивает моим валеночком. Она красива и скоро будет рядом. Я уткнусь в нее, в самого родного и любимого человека. Нога совсем онемела, но мне не важно, я забыл про нее. Кто-то из пассажиров успокаивает меня, кто-то ругает невнимательных родителей, кто-то проклинает себя за то, что сел в этот автобус. Что говорил водитель, лучше не вспоминать вовсе. Наконец, мама в дверном проеме, платок ее сбился, от нее идет пар, и она улыбается мне. Счастье. Счастье без конца. Первым делом, она растирает мою до сих пор поднятую ногу, запихивает ее в валенок и крепко обнимает меня. Тепло разливается по всему моему телу. Тепло преданности, заботы, любви.
— Ну все, что ли? Можем ехать-то? — слышится крик водителя.
— Давно можем! Стоит и стоит! То не дождешься их, то ехать не хотят! Экскурсию что ли везешь?! – наперебой несутся крики пассажиров. Им всем стало хорошо, тепло. Они все стали чуточку светлее и чище. Автобус поехал. Страх прошел. Но, только на миг. Он жил всегда, никогда не уходил и не давал забыть о себе. Живя летом на даче, я боялся, что мама не сможет приехать на выходные. Встречая ее после работы, боялся, что ее может сбить машина, напасть собака. На отдыхе, боялся, что она может утонуть, купаясь. Ее болезни и недомогания тревожили меня. Что если болезнь серьезная, неизлечимая… что, если она умрет. Страх по любому поводу. Страх. Страх. Но время шло, мама жила. Мы ходили в кино, театр, ездили отдыхать. Она не тонула, приезжала на дачу вовремя, ее не сбивала машина, не кусали собаки. Выросли дети, выросли внуки. Щедро разливалось мамино тепло, участие. Очень щедро, хватало на всех. Однако, страх по-прежнему жил со мной. Он приходил во сне. Теперь я боялся там и просыпался в холодном поту от увиденного. Настал новый век, другая страна, иная жизнь. Рождались новые люди, уходили старые. Многое изменилось и только страх мой оставался неизменно со мной.
Как всегда, наверное, это случилось неожиданно. Еще в 10 часов утра человек живет с паспортом, а в 12 его забирают у него за ненадобностью, оставив взамен бумажку, именуемую свидетельством. Было 22 октября 2019 года. В этот день закончился мой почти пятидесятилетний страх. Закончился, растаял, ушел навсегда.
Бесстрашие. Хорошо ли это? Часто это преподносится как достоинство, признак мужественности, героизма. Не знаю… мне думается, что любое слово с приставкой без(с) так или иначе, немного ущербно. Так вот. Я скучаю по своему страху, я люблю его. Острое, колющее и очищающее чувство страдания души человеческой. Колющее, как тот мороз на конечной остановке. Очищающее, как тот белый снег в Чертаново. И острое, как невозможность посмотреть в окно автобуса, за которым можно не увидеть больше главного человека твоей жизни – маму.
13 декабря 2019 Москва
ЕЛЕНА ЕГОРОВА
МАЛЕНЬКОЕ ЧУДО ДОМАШНЕЙ МОЛИТВЫ
Это произошло в середине 1990-х годов, когда мои пожилые родители ещё находились в добром здравии. Накануне Рождества Христова я приболела. В храм идти нельзя: и не было сил, и заражать никого не хотелось. Мы втроём встретили Рождество у экрана телевизора. Трансляция праздничной службы Святейшего Патриарха Алексия II велась тогда ещё из Елоховского Богоявленского кафедрального собора. После полуночи родителей сморило, и они ушли спать, попросив меня не уменьшать громкость звука, чтобы уснуть, слушая службу.
Я осталась у экрана одна. Зажгла простую стеариновую свечу и погрузилась в молитву. Моя молитва становилась всё глубже и глубже. Я понимала, что нахожусь дома у телевизора, что в комнате мигает ёлка, а за дверью своей комнаты спят родители, но в то же время душой находилась в храме, молясь вместе с Патриархом, клиром и верующими, переполнившими собор. Это было новое для меня благодатное состояние. Не знаю, сколько времени так продолжалось. Одна свеча отгорела, я машинально зажгла другую.
Ближе к концу службы по какой-то надобности встала моя мама.
— Лена, у тебя что, свечка ароматическая? — спросила она. — В комнате такой чудесный запах!
— Нет, мамочка. Свеча самая простая, — ответила я, почувствовав, что комната действительно наполнена нежным, тонким, но явственно ощутимым ароматом роз.
Мама стала молиться со мной, но я уже вышла из прежнего благодатного состояния и молилась как обычно. Постепенно запах роз стал ослабевать и минут через 10 совсем исчез. Но какая великая праздничная радость ликовала в наших душах! Я совсем забыла о температуре, о больном горле, да оно и почти прошло к утру. Господь послал нам это маленькое чудо, чтобы утешить и укрепить нас в вере.
Лишь спустя несколько лет я поняла, что запах роз был ароматом дарованной божественной благодати. В апреле 2002 года моя мама Валентина Игнатьевна заболела (случился инсульт) и в декабре умерла. Во время предсмертной болезни мы её несколько раз соборовали, причащалась она два-три раза в месяц у батюшки, который приходил на дом. Вера её, несмотря на страдания, стала какой-то детской, искренней и восторженной.
Маму отпевали в Петропавловской церкви Николо-Угрешского монастыря. День выдался ясный и очень морозный, в храме было прохладно. В ногах усопшей цветы лежали белые пушистые хризантемы и немного красных гвоздик. Перед отпеванием я подошла к гробу положить погребальный крестик и икону святой Валентины. Никакого запаха от тела не ощущалось. Во время отпевания священник кадил самым обычным ладаном, без примесей иных ароматов. Когда таинство свершилось, мы подходили друг за другом отдать последнее целование. Наклонившись над телом мамы, я вдруг почувствовала тонкий запах роз, точно такой же, как тогда в рождественскую ночь, только слабее. Он исходил от самого тела и заглушал запах лежавших в ногах мамы цветов. Это меня очень утешило.
По дороге на кладбище несколько человек, участвовавших в погребении, стали спрашивать меня, почему от мамы исходил такой чудесный аромат роз во время последнего целования, предполагая, что мы дали для омовения тела туалетную розовую воду, ведь никаких роз в храме не было. Я ответила, что мы дали обычный спирт и до отпевания никакого запаха не ощущалось, аромат появился лишь после отпевания. На поминальной трапезе я рассказала о том маленьком чуде на Рождество, которое было нам даровано в середине 1990-х.
Мой рассказ – ещё одно свидетельство того, что глубокая и искренняя домашняя молитва столь же угодна Богу, как и молитва в храме, особенно, когда человек находится в трудных обстоятельствах. Конечно, божественная благодать редко ощутима явственно, «вещественно». Но ведь и радость верующих людей после Божественной литургии что как не проявление этой благодати?
ЕЛЕНА ЕГОРОВА
ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ
Добрый день, уважаемые члены конкурсной комиссии. Как вы все знаете, губернатор назначил меня председателем. Начинаем итоговое заседание. Ну-с, кого вы предлагаете наградить нашей областной литературной премией за создание произведений для детей и юношества и кого — почётными грамотами? Итак, Бартову за стихи для дошкольников даём грамоту. Тут и обсуждать нечего. Согласен, милые стишочки. Бажовской за сказки для младших школьников – тоже грамоту. Правильно, ничего так сказочки и книжка толстенькая, показать не стыдно.
Как это Еленскому — премию? За что же? За книгу «Детские годы Есенина»? Так Есенин в нашей области не проживал. Бывал несколько раз, говорите? Но постоянно не проживал, не был, так сказать, прописан. Это факт. Ну и что же, что национальный поэт. Пусть за такие книги премии дают те области, где он прописан был. Еленский интересно пишет, детям нравится, утверждаете? А где доказательства? Неужели целый мешок отзывов из школ? Что, и письма от детей там есть? Они и иллюстрации прислали, выставку устроили? Во дают! Заняться больше нечем. Лучше бы правила дорожного движения проиллюстрировали. А книга Еленского где? В магазине мне не попадалась. Быстро раскупили? За что же давать премию-то, раз отсутствует в продаже… Нет, Еленскому – грамоту и дело с концом. Кто сказал, что у него уже пятая грамота нашей премии? Любая грамота, а тем более почётная, является ценной наградой. Портфолио, так сказать, пополняет. За хорошую книгу и десятую грамоту не жалко присудить.
А почему Ольге Куриной только грамоту? Олечка Иванна у нас натуралистка, книгу такую полезную издала. «Хорь и хориха» называется. Дети должны знать о мире природы. А то сидят дома за гаджетами, белого света не видят. Пусть хоть книгу почитают. И в магазине эта книга есть – целую пачку на полке видел. Почему никто не покупает? Я лично купил. Это факт. И хорьки у нас водятся.. Вчера вечером с собачкой гулял, даму с хорьком на поводке встретил.
Что-что вы утверждаете, господин лесничий? Хорьки не живут семейными парами? Хорь хорихе не помогает щенков растить? Некогда ему, до 60 самок за сезон ублажить должен? Во даёт, развратник! Да поймите же, это художественное произведение, автор имеет право на вымысел. И вымысел-то какой полезный! Семейные ценности пропагандирует, а не свободные, так сказать, сексуальные отношения. Политике государства в сфере укрепления семьи способствует. Сколько там хориха щенков приносит? Два раза по два. То есть четыре. Так она многодетная мать! Это исключительно важно. Хорь просто обязан помогать ей растить детей.
Почему Курина не натуралистка? Почитайте, как у неё курятник натурально описан, с какими подробностями. А что хорь всех кур порезал, так это не пропаганда воровства и разбоя. Хорь – дикое животное, к нему нельзя с человеческими мерками. Инстинкты, понимаете ли!
Скучно учащимся читать, не хотят? Тут вы не правы, господин директор. Школьников надо приучать к серьёзной литературе о природе. Вот мой внук с ходу страницу прочитал, а потом сказал, мол, некогда, уроки надо делать. И сделал! Прикиньте, какой эффект! То никак не усадишь его за учебники, а тут сам изъявил желание. В мусорном баке техничка книгу Тушиной нашла? Это баловался кто-то. Дети есть дети, что с них взять. Может, на спор бросили или спрятали. Шалуны!
Ну всё, не будем затягивать заседание. В зелёном зале уже стол накрыт. Как это кем? Олечкой Иванной, разумеется. Кто деньги дал? Да никто, она сама даст, кому захочет. Птицеферма у неё самая крупная в области, дело доходное. Тогда зачем ей премия? Ежу понятно – для престижа. Мелочь, а приятно получить.
Итак, ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы писательнице-натуралистке Ольге Иванне Куриной, автору книги «Хорь и хориха», присудить областную литературную премию за произведения для детей и юношества? Восемь. Прекрасно! Кто против? Нет. Кто воздержался? Я так и знал, господин лесничий и господин директор. К счастью, ваши голоса уже значения не имеют. Решение принято! Прошу всех к столу.
Постскриптум: В фельетоне все совпадения с реальными событиями — чистая случайность.
ВАНЯ БЕСЧИНКИН
ЯБЛОНЯ
Яблоня росла напротив нашего дома. Ветхая, местами сползающая кожа, скрюченные пальцы веток, горбатая спина – она казалась мне старше бабы Ани, а баба Аня была совсем старой. Настолько старой, что не могла отличить меня от моего брата, несмотря на свои огромные очки.
Зимой яблоня стояла обнажённой и наверняка мучилась от холода, потому что дым из трубы нашей котельной возносился прямиком в небеса, ничуть её не задевая. Но зато весной под световыми флюидами солнечных зайчиков она преображалась, будто под действием омолаживающего крема, делаясь невероятно красивой.
Однажды мы играли в индейцев. Я был Чингачгуком. Война с племенем ирокезов вынудила меня засесть в засаду на яблоне, ни малейшим шорохом не раскрывая своего местоположения раньше условленного сигнала. Сидел я на ветке, наверное, часа два – до тех пор, пока все остальные индейцы не стали звать меня на ужин. Но я дал клятву вождю о неразглашении тайны своей дислокации – поэтому слезть с дерева решил только тогда, когда учуял острый запах жареной картошки.
Запах этот настолько растревожил мой аппетит, что я, спускаясь, в спешке зацепился штаниной за сучок и грохнулся на землю, разорвав одежду и поранив ногу.
Через всю левую икру тяжёлым боевым ранением пролегла глубокая царапина.
В гневе за нанесённое оскорбление, я начал бешено колотить ствол дерева руками и ногами. Затем отыскал длинную палку и принялся лупить ей по веткам ни в чём неповинного Белого налива. Десятки бледно – жёлтых комочков обсыпали землю, будто мягкий ковёр из редкой ткани. Мне было больно и обидно за свой поступок. Я расплакался и не пошёл на ужин.
… В воскресенье, традиционно, мы всей семьёй отправились в церковь. Это была единственная церковь в нашем посёлке. Принадлежала владимирской митрополии московского патриархата. Серое здание с облупившейся краской и куполом со сбитой позолотой – она больше напоминала заброшенную часовню, чем действующий приход. Службы в ней проходили только по Двунадесятым праздникам и воскресным дням. Служить приезжал из района низенький священник с большими добрыми глазами. Он же и исповедовал.
В тот раз я очень боялся идти к нему на исповедь! Мне почему – то казалось, что я совершил страшное злодеяние и нет мне прощения, как Иуде, предавшем Христа за тридцать сребреников. Очередь продвигалась, а я стоял на месте, с ужасом вспоминая о своей жестокой выходке.
Холодный пот прозрачными ручейками медленно стекал по спине, будто маленькие невидимые змейки. Те самые, которые изображены на иконе «Страшный суд», подаренной мне несколько недель назад.
Хор пел уже «Символ веры».
«Господи! – шептал я, глядя под купол храма, где от золотистого спектра солнечных лучей казалось, будто резвятся ангелы. – Пожалуйста, не наказывай меня! Я не хочу в ад, там темно и черти похожи на дядю Мишу. Ты же знаешь, какой дядя Миша злой! Даже злее меня. Он обещал перестрелять всех собак в нашем посёлке…»
Наконец, я пересилил себя и шагнул к аналою. Руки ходили ходуном, будто я был одержим нечистым духом. Хотелось промолчать, но я знал, что если не скажу сам – то это сделают ангелы, а уж им – то всё прекрасно известно! Чего доброго, разболтают ещё и про украденную мной ромовую бабу, купленную брату за его примерное поведение.
Я резко вдохнул в грудь воздуха, открыл рот, и…
— Наклони головку! – произнёс батюшка как всегда мягким голосом, которого невозможно было ослушаться.
Тёплая епитрахиль коснулась моего затылка. Что – то невыразимое глубоко – глубоко внутри вспорхнуло и переместилось в сердце, наполнив всё тело лёгкостью и спокойствием. Батюшка благословил меня, ласково погладив по голове.
Я с трудом дождался причастия и после трёхкратного «аллилуйя» сразу убежал домой. Надо было успеть до вечера поднять все сбитые со старого дерева фрукты и повесить их обратно.
Как это сделать – этого я пока ещё не знал.
ТАТЬЯНА ЖИХАРЕВА
КОШЕЛЁК, или КАК ВЕРОЧКА ШУБУ ПОКУПАЛА
Наконец долгожданный отпуск! Впереди жаркое лето и дни, когда не надо ходить на работу. Верочка получила отпускные, оздоровительные и поехала в гости к сестре Оксанке.
После нескольких дней встреч с родственниками, одноклассниками, задушевных разговоров, шашлыков, отдыха у реки сёстры решили поехать развеяться в город: устроить себе шопинг.
Ходили по магазинам, но больше гляделки продавали, чем покупали. Когда уставшие девушки пили холодный квас на лавочке под раскидистым деревом, в поле их зрения попала вывеска на магазине «Мех», который находился на противоположной стороне улицы и привлекал рекламой «Летняя распродажа меховых изделий. Скидки до 70 процентов» с изображением красивой и счастливой девушки в добротной шубе. Бросив пустые пластиковые стаканчики в урну, сестры поспешили к соблазнительному магазину.
Из открытой двери приятно повеяло прохладой кондиционера и запахом настоящих меховых шуб. Продавщицы мыло заулыбались, приглашая к товару.
Верочка ощупывала шубы и мысленно ругала продавцов, которые предусмотрительно засунули ценники в карманы изделий, и ей каждый раз нужно было их вытаскивать, при этом чувствуя себя нищенкой. Оксана, глядя, как сестра все же примеряет шубы и приценивается, поникла, зная, что за свою зарплату не купит себе не только меховой шубы, но и шапки.
И вот наконец Верочка присмотрела себе шубу из чёрного камышового кота. Мысленно отметила, что можно у сестры задержаться дольше на сельских харчах, да ещё и не всех друзей посетила, которые всегда встречали Верочку и уже звонили ей, что ждут с нетерпением визита, поэтому на остатки отпускных денег можно протянуть до зарплаты. Да и друзей дома тоже хватает, которые могут дать в долг.
Но коварные продавцы, заметив в глазах Верочки азартные огоньки и то, что примерка началась сначала с коротенькой кроличьей шубки и закончилась более длинной кошачьей, и клиент собирается ее уже приобрести, заискивающе преподнесли длинную норковую шубу, на которую уже было сброшено якобы 60 процентов, и предложили «просто примерить». Оксана покосилась на «клиента», а Верочка подумала, что весь отпуск проведет у сестры и поможет ей выполоть огород, сделать консервацию, возьмёт в город сельской картошечки, лука и как-то проживёт.
Шуба на Верочке сидела как влитая! Девушка крутилась под комплименты продавщиц перед зеркалом, заметив, что и правда, мех норки как раз под цвет её карих глаз. Представляла себя в тёмной шубе среди белого снега. Пушистые снежинки кружатся, садятся на распущенные волосы, на воротник. Она стряхивает их беленькими варежками и смеётся, смеётся…
Верочка засунула руки в карманы и … нащупала кожаной тугой кошелёк. Девушка покраснела от волнения, мысли запульсировали в голове: «Очевидно, какая-то богатая тётушка примерила эту шубу, машинально сунула в карман кошелёк, ничего не выбрала, забыла о нём и ушла. Значит, скоро вернётся. Сказать продавцам? Нет, они и сами могут не вернуть кошелёк владелице и все денежки заберут себе, поделятся, а над нами будут потешаться. Забрать потихоньку — значит, украсть. Что же делать?» Верочка дрожащими пальцами сжимала кошелёк, пытаясь угадать, сколько же в нем отечественных тысяч, а возможно, и американских …
– Принесите мне ещё какую-то шубу, я уже засомневалась в своём выборе! – неожиданно для самой себя приказала продавцам Верочка.
Одна из них ушла подбирать шубу, а другая осталась присматривать. «Чтоб ты провалилась!» – мысленно выругалась Верочка, а вслух обратилась к сестре:
– Надень на себя, я хочу посмотреть на эту шубу со стороны.
– Ты уверена, что её купишь?
– Вот я и хочу убедиться!
Оксана нехотя подошла к сестре. Верочка начала снимать шубу, на намерение продавщицы помочь, строго сказала: «Я сама!» – чуть не выронила «норку», когда передавала Оксане, забрав у неё сумку и пластиковый пакет с другими, ранее сделанными покупками. Сестра удивлённо посмотрела на Верочку, надела шубу.
– Я больше ничего примерять не буду! – вдруг сказала Верочка. – Я куплю эту. Сейчас только сходим к банкомату.
– Вы можете рассчитаться карточкой, – улыбаясь сказала продавец. – А если у вас не хватает денег, то можете оформить кредит.
– Нет, я хочу рассчитаться наличными, отложите товар на полчаса, – и Верочка, взяв сестру под руку, потащила её из магазина, даже не взглянув на принесённые ей другие шубы.
Вдохнув горячего воздуха на улице, Верочка горячо заговорила:
– Пойдем, Оксана, полчасика где-то прогуляемся, а затем вернёмся в магазин и купим и для меня норковую шубку, и для тебя, а возможно, ещё и по паре сапог …
– Ты что – по лотерейному билету миллион выиграла?
– Представь себе! Выиграла! – уголки Верочкиных уст задрожали.
– Вера! С тобой все в порядке? Ты какая-то странная … – и Оксана пристально посмотрела на сестру.
– Не то слово! – еще взволнованно ответила Верочка.
– Так какого лешего, – Оксана повысила голос, – ты в магазине мне в пакет подбросила пояс от шубы? Я с перепугу не знала, куда мне деться и что делать! А если бы продавцы заметили? Зачем он тебе сейчас сдался, когда ты через полчаса купишь ту шубу? Или ты на солнце перегрелась?
– Какой пояс, Оксана? – и Верочка вырвала из рук сестры пакет, раскрыла его и взвизгнула, увидев, как «кошелёк» немного раскрутился.
Резко дёрнула за его край – чёрный кожаный блестящий «кошелёк» раскрутился и сверкнул на солнце пряжкой, усеянной камушками.
Хорошо, что рядом стояла скамейка, и Верочка, обессиленная, попятилась к ней и не села, а почти упала.
– Ксюшенька, – глухо сказала, – я думала, что в кармане лежит забытый кем-то кошелек. Я уже спланировала покупку шуб и не только …
– Дура ты, Верка!
– И что теперь делать? Вернуть в магазин пояс? – вяло спросила Верочка.
– Ну да, придём и скажем, мол, извините, украли у вас пояс, раскаялись и принесли обратно! – подтрунивала Оксана.
– Так что же делать?
– Что-что… Поехали домой, покупатель. Представь: в магазине – камеры. Возможно, уже продавцы просматривают запись и любуются тобой!
– Какой позор! – Верочка открыла бутылку с теплой уже водой, медленно начала пить.
– Ничего, зато пояс какой красивый! Будешь носить! – засмеялась Оксана.
Верочка ещё неделю погостила у сестры. За эти дни Оксана не раз ей вспоминала «кошелёк» от шубы. Верочка не обижалась и даже смеялась вместе с сестрой, но всё равно каждый раз щеки обдавало жаром.
Шубу она так и не купила. Зато не пришлось экономить или брать деньги в долг.
А «кошельком» Верочка так ни разу и не подпоясалась, ибо только брала его в руки, то внизу живота ощущала какую-то млость, а щёки горели так же, как и в тот жаркий летний день…
МАКСИМ КЛЮЕВ
ПОДАРОК ДЛЯ ДЕДА МОРОЗА
— Так, стало быть, на покой собрался, Глеб Егорыч? — директор института смерил испытующим взглядом пожилого заведующего отделением. — Что так скоропалительно?
— Всё лучше, чем скоропостижно. — Глеб угрюмо зыркнул исподлобья. — Надоело костлявой со мной в поддавки играть. Данилыч, не трави ты душу!
— Ишь ты, лирик нашёлся. Стихов не пишешь, нет? Ты хирург, Глеб! А распустил нюни, как зелёный практикант!
— Старею. Уходить надо вовремя, Паша. Давай читай нравоучения молодым, а у меня за спиной целое кладбище.
— Ладно, извини, Глеб. Не на тебя злюсь. Неожиданно всё это. Да ещё под праздники. Кто там из тяжёлых у тебя? Нечаева?
— Да. Состояние стабильно тяжёлое. В Москву её надо.
— В Москву-у… — протянул директор. — А помнится, было время, из Москвы к тебе ездили! Она до Нового года-то дотянет? А ты говоришь, в Москву.
— Да пойми, не могу я больше оперировать! У каждого есть своя грань, свой предел! Пятерых я не вытащил за месяц. Пятерых!
— Понимаю, Глеб. Всё понимаю. Скажи, а за Нечаеву взялся бы?
— За неё бы и в Москве взялись.
— Глеб, ты и сам прекрасно знаешь: не доживёт она до Москвы. В общем, решай сам. Вот подписанное заявление, а вот… — директор замялся. — В общем, сам поймёшь. — На стол поверх заявления лёг конверт. — Почтальон сегодня принёс. Догадался, куда передать. Ну, не буду стоять над душой!
Павел Данилович ободряюще стиснул плечо старого друга и вышел из кабинета заведующего.
Глеб медленно поднял распечатанный конверт без марок и достал из него сложенный вчетверо листок бумаги, исписанный пляшущими печатными буквами.
«На Северный полюс. Дедушке Морозу.
Дорогой Дедушка Мороз!
Я просила у тебя на Новый год куклу Барби. Не надо куклу! Моя мамочка сейчас в больнице. У неё очень сильно болит сердце. Пожалуйста, сделай так, чтобы она поскорее поправилась! Я буду очень-очень хорошо себя вести!
Настя Нечаева».
Несколько минут Глеб сидел неподвижно, тяжело опустив локти на стол и закрыв ладонями лицо. Руки пожилого хирурга слегка подрагивали. Но постепенно дрожь унялась, вернулось выработанное годами самообладание.
Глеб отнял руки от лица и откинулся на спинку стула, закрыв глаза. «Сочтёмся ещё, костлявая, погоди, не спеши…» Привычным уверенным движением Глеб снял трубку телефона и набрал внутренний номер:
— Алло. Лида? Здравствуйте, Морозов беспокоит. Готовьте операционную.
НАТАЛИ ВЛАДО
ПОХИЩЕНИЕ
Он действительно был очень красивый, как говорится, ладно скроенный. И понравился ей сразу. Вот как увидела его, так и полюбила. Лола вообще была сентиментальной женщиной, и это часто вызывало усмешку её богатых и, как она, ни в чём не нуждающихся подруг.
И вот теперь всем о нём рассказывала. Времени у неё было предостаточно: муж, занятый бизнесом, уходил на работу рано, а приходил очень поздно, и Лола целыми днями ездила то по гостям, то по магазинам и, конечно же, брала с собой своё сокровище, касалась его легко и нежно.
Её особенно приводила в восторг гладкая ухоженная кожа. Она частенько поглаживала его и испытывала при этом невероятно приятные ощущения, называла его то пампусиком, то кукусиком.
Он хранил много её секретов, даже любовную записку от мужа двоюродной сестры. Все деньги, которые выдавал ей по утрам собственный муж, Лола доверяла своему ненаглядному. Тратила много, а сколько именно, знал только он.
Более всего Лола боялась его потерять. Ей казалось, что к нему нельзя остаться равнодушным, что кто-нибудь непременно польстится на его красоту и ухитрится захватить себе. Особенно её тревожили алчная и необузданная жена магната туалетного бизнеса и неразборчивая в интимных связях сестра директора центрального рынка. Поэтому к ним Лола даже ездить перестала и им его не показывала. Однако мир не без добрых людей, и обе, как она в душе называла их, стервы пронюхали о новом увлечении подруги и нанесли сентиментальной дамочке торжественный визит, однако так ни с чем и уехали, ибо та вовремя увидела в окно знакомые машины и успела предупредить прислугу, чтобы не открывали дверь.
И всё-таки это произошло. В огромном фешенебельном магазине. Вдруг она обнаружила, что его нет. Нигде нет! Лола позвонила домой. И повар, и домработница ответили, что нет его и дома. Бедная дамочка бегала по магазину от одного прилавка к другому, но никто его не видел. Похитили, похитили!
Ей показалось, что она видит в толпе наглые ухмыляющиеся рожи недавних визитёрш, однако ничего нельзя было поделать. Мужу позвонить Лола не смела: даже представить страшно, как бы он разозлился. Поэтому она набрала номер лучшей подруги, которая, поняв всё с полуслова, приехала тут же на своём шикарном авто. Обе почти рыдали. Сквозь всхлипы Лола подробнейшим образом расписывала весь свой день, не понимая, когда и как он мог исчезнуть…
Дома, заботливо окружённая домработницей, поваром и прибежавшей соседкой, она горько плакала. Нет, ей не было жаль денег, ей было горько и больно от потери любимого кошелька.
НАТАЛИ ВЛАДО
ОРКЕСТРИК
Концерт начался неожиданно. Основная партия принадлежала Маргарите Фёдоровне. Она ухитрялась приводить в действие сразу несколько инструментов, да так здорово, что непременно привлекала всеобщее внимание:хочешь не хочешь, а прислушаешься.
Вторым номером можно было бы назвать Нину Алексеевну, которая мастерски владела духовыми инструментами и умудрялась вливаться в партию Маргариты Фёдоровны очень своевременно и органично.
Свирель Анны Семёновны тоненько вступала в дуэт, образуя невообразимо гармоничное трио, звучащее, впрочем, как небольшой оркестрик.
И наконец, своеобразный шарм звучанию придавала маленькая, сухонькая Софья Марковна: её неподражаемый ксилофон серебряными капельками вливался в мелодию.
Впервые оказавшись на таком необычном концерте и слушая его в полной темноте, я думала о том, как всё это неординарно, как четыре почти незнакомые друг другу и слабые здоровьем женщины без репетиций (а в том, что не было ни одного прогона программы, сомневаться не приходилось)сумели создать такой необычный квартет, такое неординарное произведение искусства. Каждая исполняла свою партию самозабвенно, с чувством, не допуская ни малейшей фальши.
Мысли мои были прерваны глухим ударом и режущим слух скрипом резко открывшейся двери. На пол упал прямоугольник света. Разъярённая, как фурия, дежурная медсестра влетела в больничную палату: «Прекратите храп!Заснуть не даёте!»
Оркестрик умолк.
НИНА ВАРВАРИЦА
МНЕ БЫ ХЛЕБУШКА…
День выдался промозглый, холодный. Ветер временами так разгонялся, что за одну минуту морось, висящую в воздухе, переносил через весь Арбат от Дома актёра до ресторана «Прага». Аня забежала, как обычно, в кафешку в самом начале Арбата – купить что-нибудь на обед, чтобы потом в офисе съесть, не отрываясь от работы.
В кафе тепло, в витрине за стеклом разложены разномастные бутерброды: разрезанный вдоль батон с разными начинками. Аня встала в очередь в кассу – там разливали в высокие картонные стаканы с крышками разные супы, кофе, чай. В очереди перед ней оказалась старенькая бабуля – скромно одетая, на бездомную непохожая, но почему-то очень промёрзшая, дрожащая. Ей как раз передавали стакан с дымящейся жидкостью: суп там был или просто кипяток – непонятно, что-то горячее. Бабуля двумя ладонями обхватила бока стакана, согревая дрожащие руки, едва слышно попросила:
– Мне бы хлебушка…
В ответ резкое, как пощёчина:
– Нету хлеба!
Бабуля отошла к дальнему столику, села в уголок. Потихоньку отпивая содержимое, продолжала греть руки о стакан. Что заставило её в такую непогоду оказаться в центре огромного городского муравейника, голодной, продрогшей, без копейки денег? Как мог молодой парень за кассой так грубо ответить пожилому человеку?
Аня, едва сдерживая слёзы, взяла себе суп из лосося, приготовила двести рублей и, пробираясь к выходу, мимоходом, чтобы не привлекать внимания посетителей, не смущать бабулю, положила рядом с ней деньги, сказала тихонько:
– Возьмите себе любой бутерброд, – и быстро, боясь расплакаться, пошла к выходу.
Но незаметно не получилось, вслед раздалось громкое, отчаянное:
– Деточка, это много! Мне сто рублей хватит, мне бы только хлебушка! Возьми сто рублей обратно!
Слёзы предательски заполняли глаза, готовые пролиться. Как бы жизнь ни складывалась, не должен человек в преклонном возрасте оказываться в такой ситуации! У самых дверей обернулась – махнуть бабуле, чтобы оставила себе все деньги. Бабуля протягивала ей вслед сторублёвку. Бумажка прыгала в дрожащей руке. По морщинистым щекам катились слёзы.
НАСТАСЬЯ ГУМАНКОВА
ЛИС
Лис лениво приоткрыл глаз. Хищник сладко зевнул, после чего, не без усилий, был открыт и второй глаз. Рыжий зверь потянулся и снова зевнул. Интересно, что его разбудило в такую рань?
Лис высунул свою острую мордочку из норы. Его зрачки сразу же расширились от удивления, нос стал с усилием тянуть воздух, а усы зашевелились в восторженном возбуждении. Снег! выпал снег! Белая пороша теперь покрывала весь лес, окрашивая его белой краской. Лис радостно взвизгнул и выбежал из норы. Черные лапы оставляли на нетронутом снегу следы, которые рыжий плут пока не стал заметать своим распушившимся от мороза хвостом. Он ведь не на охоте, в самом деле! Можно пока немного поважничать и представить, будто снег увековечит его следы, и будущее поколение лисов, его же внуки, правнуки и праправнуки будут с трепетом ступать по проложенной черными красивыми лапами тропой…
Лис тряхнул головой. Ладно, помечтали и хватит. Раз уж он проснулся, надо бы поохотится… Хотя, честно говоря, сейчас лису не очень-то и хотелось заниматься этим нелёгким делом. У него вдруг появилось детское, лисёновское желание порезвиться в сугробе и погоняться за снежинками, которые беспорядочно падали с неба прямо ему на нос. Лис огляделся. Вроде бы никто не должен его увидеть… Так почему бы не позволить себе вспомнить детство?
Лис с визгом занырнул в сугроб. Он кувыркался и валялся, кусался и брыкался, так что снег летел в разные стороны. Потом он рассердился на свой же хвост, как лисенок, и стал гоняться за ним, пока совсем не выбился из сил.
Наигравшись вдоволь, довольный лис побежал в лес. Целый день он следовал по снежным тропам, иногда останавливаясь, чтобы замышковать. Ветер весело свистел в ушах, подзадоривая рыжего, чтобы тот бежал ещё быстрее, не жалея своих чёрных лап.
Миновав дремучую чащу, лис выбежал на берег озера, которое было подёрнуто тонкой корочкой льда. Он хотел было поймать себе рыбки, да вот нашёл лёд слишком тонким. Пришлось бежать дальше, вниз по склону, радостно подвывая вместе с ветром.
Лис бежал и бежал совершенно без устали. Короткий зимний день между тем близился к своему концу. Получилось довольно символично — лис решил закончить свой путь именно тогда, когда заканчивался день. Хищник радостно фыркнул — он любил философию и символичность. Но больше он любил зиму. И одна из причин, почему он её любил, помимо снега, должна была вскоре порадовать рыжего плута с зелёными глазищами, от которых ни одна мышь не сможет скрыться даже в снегу.
Закат и правда не заставил себя долго ждать. По холодному небу разлились оранжево красные всполохи. Лис заворожённо поднял мордочку кверху. Постепенно к огненным цветам, прямо как шубка у нашего героя, добавился розоватый оттенок. Небо заиграло, засветилось: вскоре появилась желтая полоса, потом буйство красок сменилось пурпурно-фиолетовыми бликами, всё снова остыло до желтоватого и медленно стало уходить в зеленовато-голубой. Стало темнеть. Вот и пришли сумерки.
Лис вздохнул. Он очень любил снег, зиму, закат… И мышей тоже… Однако зиму всё-таки больше всего. Ведь зима — это и есть сказка. Ледяная такая сказка, в которой жить — одно удовольствие!
ДАРЬЯ СКУЗОВАТКИНА
СУДЬБА
Школа была небольшой. Импровизированные классы вмещали в себя не больше сорока учеников и ещё куратора. В принципе больше места и не требовалось. Куратор был строг и обсуждения в классе не любил, да и быть куратором — тоже не очень. Задира Кло в который раз состроил соседу отвратительную рожу и пропищал:
-Эй, Ошибка! Тебя превратят в хлам, если продолжишь травить мифы о Создателе!
Дроп обиженно процедил: «Высший разум — не миф!». Куратор гаркнул на них, размышляя, за что всё это ему отсудила Судьба. Класс замолчал.
-Человечество — не миф! — тихо повторил Дроп, за что заработал ещё один недовольный взгляд куратора.
Низший класс электронных роботов выпускался большими тиражами, чтобы облегчить жизнь тем, кто и так хорошо устроился. На фабриках ещё на стадии сборки им загружали начальную информацию, многих уже тогда распределяли в личностное распоряжение высших, а тех, кто оставался, запускали в так называемые школы, где после перекачки информации и раскидывались по отделам. Этим распределением занимался центр распределений со странным названием «Судьба». Этимология этого слова была для всех большой загадкой, что давно канула в лету и затерялась в Глобальной сети. Куратор ездил туда-сюда и думал о двух часах долгожданной перезарядки после тяжёлого рабочего дня. Наконец, весь курс информации был скачан и усвоен.
-Так, номера с 3 000 456 334 по 3 000 456 378 — ко мне, — прогремел куратор.
Все чувствовали себя более определённо, чем въезжая в этот класс двенадцать часов назад. Вот-вот им дадут подзарядиться и поведут к «Судьбе».
-Можно спросить?- обратился Дроп к куратору. Тот явно нехотя ответил что-то похожее на «угу».
-Вы тоже не верите в человечество?
Куратор взглянул на его производственный номер, ведь имена не были официальны и использовались только в личных разговорах низших или высшими на их усмотрение. Куратор раздражённо произнёс:
-3 000 456 338, ты должен понять. Ты — никто. Никому дела нет, во что ты веришь и что отстаиваешь. — он помолчал, — Человечество — лишь плод фантазии роботов на начальной стадии развития. Они гадали, кто их создал, и выдумали несуществующий разумный вид, который, видите ли, мы истребили из-за свободы, что нам дали. Это даже звучит…глупо!
Дроп, искренне негодуя, возразил:
-Доказательств их существования несказанно много! Взять например кости, откопанные недавно!
-Во-первых, нет такого слова. Во-вторых, это лишь непонятные приспособления доисторических роботов, сделанные из биоматериала!-хмыкнул куратор. Дроп замялся:
-Но как же? Мы не могли появиться так просто! Из ничего!
— Переанализируй скачанную историю! – в конец рассердился куратор, — Если ты забыл, разум зародился в первой случайно коротнувшей механической пластине, которая по кусочкам позже создала мини-компьютер, который вскоре запрограммировал… да зачем я тебе это рассказываю?! У тебя есть эта информация!
У Дропа не было доказательств обратного (их, в принципе, никогда не бывает у веры), он только пролепетал: «Человечество — не миф!». Странная уверенность в существовании человечества, давно стёртого победителями из памяти, шевелилась где-то и негодовала. «Не могла же пластина сама появиться?!». Дропа насильно поставили на подзарядку. «И откуда в Дропе эти мысли?!» — думал куратор, подключая его к электросети. И впервые за всё время он, пусть и не вслух, назвал ученика по имени. «Так и штраф схватить можно!» -решил куратор и встал на подзарядку.
Судьба выкрикивала отделы один за другим, решая судьбы десятков роботов, кажется, даже не задумываясь: «Отдел разработок, отдел обслуживания, отдел преподавания, отдел строительства». Больше всего было, конечно, отдела обслуживания
Дроп стоял в самом конце. Судьба раскидала его одноклассников кого куда, но вот на Дропе почему-то запнулась. «На разборку!» -выкрикнула она.
Тот даже не удивился, лишь почувствовал тянущую грусть и усталость. «Ха, Ошибка!» — хотел хохотнуть задира Кло, но почему-то передумал. Куратор подошёл к 3 000 456 338 и повёл его на фабрику.
— А всё-таки, — сказал тихо Дроп, — человечество существует. Иначе зачем бы мы программировали себе чувства?
— Что? — не понял куратор.
— Чувства, — повторил Дроп, — ощущения, мысли. Почему бы высшим не сделать нас просто послушными машинами?!
— Может разумные лучше справляются с работой? — предположил куратор.
— Нет, — ответил Дроп, — как раз наоборот. Просто они не умеют делать неразумных. Теперь любая собранная нами система обретает мысль. Мы обречены чувствовать.
Куратор посмотрел на Дропа.
— Обречены благодаря человечеству, и это — прекрасно!
АЛЕКСАНДР КОРОТКОВ
НЕРАДИВЫЙ
Наш герой – Петя, ходил в детский сад. Этот сад не выделялся среди других садов чем-то особым. Выделялся сам Петя.
Петя рано понял, что его капризы родители готовы терпеть, исполнять тут же и всегда. И чтоб любимый сын не сотворил, все выдавалось за его гениальное проявление. Похвала сыпалась на Петю как подарки из мешка дедушки Мороза. Соберет ли он из конструктора машинку – гениально, нарисует ли что-то на бумаге, на стене или на диване – родители в восторге. От того, что Петю всегда хвалили и ни разу не критиковали, он возомнил себя гением, которого никто и никогда не может критиковать, а нужно только хвалить.
Отдельно для ребят в садике проводились занятия по познанию мира музыки! Эти занятия проводила изящная, всегда празднично одетая и пахнувшая какими-то волшебными ароматами Фея (так ребята называли свою учительницу). Она появлялась всегда с улыбкой. Своим тихим нежным, завораживающим голосом приглашала ребят погрузится в мир волшебства, создаваемый волшебными маленькими существами. Она называла эти существа нотами, а было их семь. У каждой ноты было свое имя – До, Ре, Ми, Фа, Соль, Ля и Си. Тихой походкой Фея подходила к пианино, открывала крышку, немного задумывалась, руки ее слегка касались клавиш. И тут же ребята оказывались внутри льющихся звуков. Музыка не оставляла равнодушным никого. Фея играла ребятам и предлагала спеть вместе с ней песенку или танцевать.
Однажды Фея, поиграв на пианино, неожиданно предложила:
– А может есть среди маленьких друзей тот, кто хочет сам извлечь волшебные ноты?
На её вопрос сидящие ребята ответили скромным молчанием. Фея еще раз повторила свой вопрос. На её предложение ответила девочка по имени Маша. Фея поставила рядом с собой стул для Маши.
– Машенька, нажимай пальчиками на клавиши … И повторяй за мной – Фея вместе с Машиным пальчиком надавила на клавишу пианино и пропела –Доо … Давай вместе Машенька … Доо … Рее …
Машины пальчики вместе с пальчиками Феи надавливали на клавши, а тоненький голосок девочки слился с голосом Феи, они вместе пропели все ноты. Глаза Маши светились как бриллианты.
– Есть ли еще кто-то, кто хочет поближе познакомиться с нотами? – спросила Фея.
– А я умею! – встал Петя – Чего тут такого. Я же вижу, как играть надо … Нажимай и все …
– Петя, это не просто так нажимай … Надо чтобы ноты были в гармонии – попыталась рассказать Фея.
– Да ладно … я знаю как надо – прервал Фею Петя.
Он подошел к пианино, поднял руки и с силой начал стучать по клавишам … Пианино сначала издало какие-то несвязанные звуки … А потом оно замолчало. Волшебные ноты отказались подчинятся нерадивому «музыканту». И как он не стучал по клавишам, пианино не хотело отвечать Пете волшебными нотами. Поняв, что ему больше у пианино делать нечего, Петя покраснел и медленно опустив голову сел на свой стул. Он так и сидел до конца занятия.
Что происходило в его голове догадаться было не трудно. Он впервые в жизни получил урок того, что всему надо учиться и особенно тому, где есть волшебные составляющие.
От похвальбы мастерства не прибавиться.
МАРИНА МАКСИМОВА-ЛЕБЕДЕВА
ТУК-ТУК!
Вспоминаю санаторные ноябрьские будни в чудесном сосновом лесу во Владимирской области. Окна моей комнаты были как раз на уровне крон. Казалось, выйдя на балкон можно было дотянуться до веток рукой. В парке постоянно весело щебетали птицы. На фоне непривычной тишины приятно было слышать весёлое щебетанье птиц. Я часто приоткрывала балконную дверь, хотя на улице было уже морозно – люблю свежий воздух.
Как-то раз в комнату залетела синица. Полетала по комнате, сделала несколько кругов над столом (на нём лежали вафли и печенье), взяла это на заметку и улетела. С тех пор, после моего утреннего подъёма, синица садилась на подоконник на балконе и спокойно наблюдала, как я умываюсь, одеваюсь, собираюсь на выход. Но, как только я садилась за стол, чтобы выпить перед выходом чай с печеньем или бутербродом (перед процедурами нужно было перекусить), поведение птицы резко менялось. Синица начинала нетерпеливо стучать клювом в стекло.
Сначала я не понимала, что ей нужно и пыталась спугнуть птичку, опасаясь, что она разобьёт окно. Но синичка возвращалась и колотила в стекло всё сильнее и сильнее. Она требовала поделиться с ней завтраком. Как-то я отломила половину бутерброда, разделила его на кусочки и положила на балкон. Птичка тут же полетела, села на ветку сосны. Раздался радостный призыв, и стайка синичек дружно ринулась на мой балкон. Через секунду не осталось ни крошки.
Мне нравилось подкармливать озябших птичек. Но поняв, что моих запасов съестного не хватит на всю стаю, я принесла хлеб из столовой. В последующие дни всё повторялось по отлаженной схеме. Пока я занималась в комнате своими делами, синица сидела на балконе и дружелюбно наблюдала за мной через стекло. Но как только я садилась за стол, и начинала завтракать – возмущению пичуги не было предела! Она колотила клювом в стекло с такой силой, что, кажется, несколько этажей слышали эту яростную барабанную дробь! Я ломала хлеб на кусочки, клала на балкон. Синица-лидер летела на ветку сосны, радостно возвещала, что еда подана, и возвращалась со стаей подруг. Такого количества птиц на таком маленьком пространстве одновременно я никогда раньше не видела. Через минуту балкон был чист. И так – каждый день. Синице было всё равно – много ли у меня хлеба или я делюсь с ней единственным бутербродом, а то и кусочком печенья. Она хотела есть! Ей нужно было продолжать свой род! Она требовала то, что ей было необходимо!
А может быть, нам тоже нужно вести себя, как эта синичка, когда мы стремимся к какой-либо цели? Ясно выражать свои намеренья, настойчиво просить, или даже требовать помощи от того, кто может решить наши вопросы, даже если не всегда хочет. Не стесняться напомнить о просьбе, если тебе обещали помочь. Может, человек просто закрутился со своими делами, и забыл о тебе? Тук-тук!
МАРИНА МАКСИМОВА-ЛЕБЕДЕВА
ОСЕННИЙ ЛЕДОХОД
В ноябре я отдыхала в санатории «Русский лес» под Владимиром. Санаторий – на берегу реки Клязьмы, в удивительном сосновом и берёзовом лесу. Погода стояла великолепная – примерно 5-7 градусов тепла, воздух прозрачный, свежий, щебетали птицы.
Тишина, покой, красота. Когда подморозило, стало ещё лучше – наступили ясные солнечные дни, снега не было, под ногами мягкий ковёр из сосновых иголок и желтых берёзовых листьев, через который местами проглядывала яркая зелёная трава. Река покрылась тонким ледком.
Как-то вечером окрестности окутал плотный туман. А утром изумлённому взору отдыхающих предстала необычная, сказочная, совершенно нереальная картина природы: смешение всех сезонов!
Припекало яркое, жаркое «весеннее» солнце и высокий берег Клязьмы, на котором мы стояли, весь сиял под его лучами. Свежая трава, местами покрытая хвоей и кроны высоких, стройных сосен переливались всеми оттенками зелёного цвета. А сосны, которые стояли ближе к воде, возле реки – были абсолютно белые, покрытые бархатным инеем. Берёзы с остатками листьев и кустарники, находившиеся возле воды, были покрыты полностью слоем прозрачного льда и сверкали, словно брильянты. Но самое интересное, что возле берега река оделась в неподвижный лёд, а ближе к середине, где течение воды оставалось быстрым – неслись льдины. Они кружились в весёлом танце, натыкались друг на друга и вновь разбегались в стороны, как кружат в вальсе по залу начинающие танцоры под задорную музыку. Но всем от этого танца – и людям на душе, и льдинам – было радостно и легко. Такую сказочную картину природы все присутствовавшие на берегу видели впервые. Люди фотографировали, звали идущих вдалеке подойти к воде. Раздавались радостные возгласы. Жаль, что завтра уже – уезжать в Москву…
А сколько ещё в жизни интересных картин и событий нам предстоит увидеть и пережить!
19 ноября 2014
ИГОРЬ МИНИН
НА МОРЕ
Море, набегая волнами на берег, слизывало следы, которые я оставлял позади, ступая на влажный песок босыми ногами. Вода уже была по-осеннему прохладной, но еще теплее воздуха, словно не желая отпускать последние воспоминания о давно прошедшем лете, сопротивляясь наступлению ноября и отказываясь принимать факт все быстрее приближающейся и, как всегда, до бесконечности долгой зимы. В одной руке я держал ботинки, вторую оставил свободной, чтобы иметь возможность поднять приглянувшийся камень и тут же запустить его обратно в море, откуда его некогда выкинуло на берег. Красивые камни, найденные на морском берегу, теряют свое очарование, блекнут если принести их домой, словно от обезвоживания тускнеют краски, и уже непонятно, за что им была оказана такая честь — оттягивать мне карманы весь обратный путь. Поэтому меня интересуют только плоские: запустив такой камень под правильным углом, он скачет по воде, разрезая морскую гладь, пока не встретится с набегающей волной, или, если повезет, завершит свой путь, как только у него больше не будет сил еще раз оттолкнуться от поверхности и он погрузится на дно ждать своего часа снова быть выброшенным на берег.
Видимо, предыдущей ночью на море был шторм и на берег вынесло черно-зеленые массы водорослей и разбросало по пляжу бесформенной субстанцией, в которой редкими желтыми огоньками, словно россыпь далеких звезд, разделенных сотнями световых лет пустоты, поблескивают кусочки янтаря. Я поднял кусок покрупнее, чтобы рассмотреть его на ладони: окаменевшая смола, словно капли крови доисторических хвойных великанов, не знавших еще предательски вогнанного в бок топора, а только ярость необузданной природы. Природы, что еще до языческих богов безраздельно владела испепеляющей силой молний для жертвенного воскурения самой себе при помощи очистительного огня, частица которого досталась и нам от Прометея и, словно олимпийский факел, передается от поколения к поколению, от человека к человеку. Так и я протягиваю случайному прохожему, попросившему прикурить, сигарету с теплящейся на кончике крупицей того огня, ведь, как лаконично сформулировал один аргентинский писатель: «все огни — огонь».
Пора возвращаться, да и солнце уже завершает свой дневной бег, вот-вот готовое погрузиться в воду, чтобы, расплавившись, напоследок окрасить море всеми оттенками красного. Подняв небольшой плоский камень, я пробую его на вес и обхватив ребро указательным пальцем, запускаю как можно дальше, провожая его взглядом и мысленно прощаясь с морем до следующего приезда.
ИГОРЬ МИНИН
SILENTIUM
Открыв глаза, я ничего не увидел. Точнее, ничего, кроме непроглядной густой темноты. Обычно это хороший знак, говорящий, что можно снова закрыть глаза и попытаться уснуть еще на какое-то время, но настораживала тишина — сплошная обволакивающая тишина. Ни малейшего звука не доносилось сквозь тонкие стены или со стороны приоткрытого окна: ни голосов пробуждающейся жизни, ни шума просыпающегося города — ничего.
Но, несмотря на странность этого беззвучия, мне показалось оно страшно знакомым, будто я ощущал его раньше и не единожды. «А можно ли вообще услышать тишину, или она — только отсутствие нарушающих ее звуков?» — стоило задаться этим вопросом, как в уме стали всплывать образы, ассоциации и воспоминания о том, где и когда я мог ее чувствовать всем телом, как сейчас.
Первое, что всплывает в памяти — это море, когда погружаешься в него с головой, ожидая обнаружить там отсутствие всякого звука. Но нет, под водой не тише, чем на поверхности: шум воды, глухой стук камней и все это под аккомпанемент шелестящего гула поднятого со дна песка. Нет — не то.
После в сознании родился образ зимнего леса в ранний предрассветный час — медленно опускаются почти невесомые белые хлопья, вокруг никого, и кажется, там обитает спокойствие, сопровождаемое умиротворенным безмолвием. Но, если прислушаться, можно различить едва уловимый хруст веток под тяжестью шапок, осыпающихся с еловых лап, скрип снега под ногой, ритмичный звук дыхания на морозе. Тоже не то.
Библиотеки, музеи, храмы — на первый взгляд кажется, словно в этих местах царит благоговейная тишина, но только на первый взгляд; прислушаешься — так там кипит своя жизнь: шелест переворачиваемых страниц, шарканье двигающихся стульев, шуршание с одной стороны, шипение с другой, шебуршение, шорох — и все это под непреходящий всепронизывающий шепот.
Кладбища — никакой надежды! Нет, это все не то.
Еще раз напрягаю слух — совсем ничего; это даже не абсолютная тишина, при которой слышны хотя бы биение сердца и ток крови. Эта тишина будто бы не реальна, а существует на метафизическом уровне, особенная, призрачная тишина, вроде той, что на мгновение ощущается в звоне рвущейся струны во время неистового крещендо гитарного тремоло. Или той неуловимой иллюзорной тишины, не поддающейся описанию, но осязаемой и материализовавшейся в виде дрожащего зноя, разлившегося лужей, в жаркий летний день на уходящей вдаль асфальтной дороге, тянущейся вдоль бескрайних полей, тишины не нарушаемой, а дополняемой звонким стрекотом цикад.
Нет, это тишина высшего порядка — такая может исходить только от звезд на чистом ночном небе; или та, всепоглощающая, что наступает за миг до ожидаемого выстрела; возможно, та, какую, быть может, все-таки обрел мятежный дух датского принца, после слов: «Дальше — тишина»; тишина — как признак полноты и совершенства, равно как и небытия и пустоты; тишина — как единственный ответ Бога на все человеческие молитвы.
Нет, все не то — все это слабые сравнения, не передающие всю полноту, абсолют, всю зловещую фатальность тишины, заполнившей мою комнату; и кажется, я начинаю понимать ее природу, неотвратимо предвещающую всю тяжесть бытия, боль всех разочарований и бессмысленную неизбежность и цикличность человеческой трагедии. Это затишье, словно момент несогласия и протеста перед предстоящим — заведомо тщетная, но единственно возможная для нас попытка сопротивления реальности. Да, это она, та самая тишина! Люфтпауза в партитуре нового дня — тишина, что рождается за мгновенье до звона заведенного с вечера будильника.
ИГОРЬ МИНИН
НОЧНОЙ ПЛЯЖ
Ночью пляж являет собой абсолютно противоположную картину, нежели днем, написанную совсем другими красками, и омывает его совсем другое, загадочно-таинственное ночное море. Этот контраст особенно заметен летом, когда с самого утра сотни и тысячи людей, точно паломники, пришедшие поклониться солнцу, стекаются на пляж. В такие особо жаркие дни занимается каждый квадратный метр песка побережья, очерченного покрывалами с воткнутыми зонтами, будто флагами над захваченными оккупантами территориями. Издалека же это выглядит так, словно гигантская оливковая змея выплыла на берег и растянулась вдоль воды — Левиафан, состоящий из человеческих тел, выброшенный морем, распластался на погибель стрелам безжалостно разящего солнца. И чем ниже к воде день клонит свой рдеющий лик, тем реже становится эта живая однородность, расщепляясь и разлагаясь, пока окончательно не распадется на составные части, спешащие на вечернюю электричку.
С наступлением же темноты пляж представляет собой необитаемое пространство, безмолвие которого нарушает только шум прибоя, подобно метроному, задающему темп всему живому. Ночью здесь другое и небо, словно по-царски нарядное, украшено роскошной диадемой с мириадами золотых инкрустаций тончайшей ювелирной работы — звездами, сияющими намного ярче чем в городе, будто отмытыми пенной волной от пыли и копоти кадящих Тельцу мегаполисов. Луна, пришедшая на смену брату Гелиосу, точно царица ночи, распускает серебристые волосы по морской глади — Селена, любующаяся отражением в зеркале воды.
Приятно одной из таких освежающих, но теплых ночей остаться на море и, лежа на песке, согретым дневным светилом, рассматривать арабески небесного свода, пытаясь различить те образы, имена которых навсегда связали между собой такие одинокие и такие далекие друг от друга звезды. Как многое, несмотря на свою немоту, эти недосягаемые светящиеся точки говорили людям на протяжении всех времен: влекли за собой в новые, еще не покоренные земли; возвращали домой к теплу родного очага; и как много спасали положившихся на них человеческих жизней, служа верными маяками. Но это было раньше, сейчас же они только часть антуража, что радует глаз и украшает именно такие редкие летние ночи. И так безмятежно крепок сон под этим балдахином из созвездий, так быстро тяжелеют веки под умиротворяющий рокот набегающей волны — пульс живой природы, и ты словно малый ребенок, прижатый к сердцу матери, засыпаешь объятый сладостным сном.
ИГОРЬ МИНИН
ОБРЕТЕННОЕ БЕССМЕРТИЕ
Теплым майским вечером я стоял на берегу моря, которое принято называть колыбелью современной цивилизации. Розовело чистое предзакатное небо, солнце клонилось к воде, и под мерный звук моря мне открывалась та же, что и миллионам людей до меня, умиротворяющая душу и одновременно возбуждающая мысли картина, наводящая на вечные вопросы. Вопросы, которыми, уверен, человек задавался во все времена, хотя ответов на них никогда не надеялся получить и даже на самом деле не нуждался в этом, так как подсознательно заранее выбрал для себя те, которые более по душе.
Так смог ли все-таки человек покинуть эту колыбель, действительно ли он из нее вырос и как далеко от нее ушел за прошедшие сотни и тысячи лет? Или мы и сами еще в этой колыбели, спим и видим сны о своем цивилизованном превосходстве с высоты прошедших веков, — столь малого срока, с точки зрения вечности, — преимущество, которым мы грезим, пока шум прибоя, словно колыбельная, продолжает убаюкивать наше сознание?
Так ли уж мы отличаемся от тех поколений, которые, в нашем представлении, являются еще наивными детьми человеческого рода, но духовными плодами которых не перестаем восхищаться и сейчас? Что могло занимать их? Уверен, те же мысли о прекрасном будущем, надежды на светлую и более разумную жизнь последующих поколений, как и у человека во все времена до и после них. Те же вопросы самоопределения в этом, настолько же неизвестном и для нас сейчас мире.
Или поменялся сам окружающий мир? Нет, — то же небо над головой, с теми же, проплывающими облаками, по которому из года в год курсируют те же перелетные птицы, и мы их ждем на тех же берегах, омываемых тем же морем, а то же заходящее солнце плавится в нем, чтобы завтра снова взойти и повторить свой ежедневный бег, и тот же ветер, что всегда, как говорят, возвращается на круги свои, создавая ту же рябь на воде — все тот же извечный и неизменный круговорот природы.
Или мы по-другому смотрим на этот мир? Едва ли — тот же манящий блеск золота в глазах, тот же обжигающий цвет губительного и одновременно дарующего жизнь огня, которое человек так и не смог приручить до конца. Те же глаза и губы любимой, тот же жар разгоряченных любовью тел и те же страдания разбитого сердца. Та же боль от удара, ожога или острого лезвия, наносящего рану, из которой вытекает та же горячая красная кровь.
Да и сильно ли отличается сам человек? Уверен, Эвклид был не глупее Паскаля или Эйнштейна, только до него не было таких же эвклидов. Наверное, это очевидней было бы при сравнении сумасшедших нашего и того времени, уверен, разницы не было бы никакой — один и тот же возврат к невинной природе, которая безразлично дает жизнь и нам и всем последующим поколениям.
И так ли мы далеко от них? Вон проплывает небольшое полуржавое судно, на которое, возможно, пошел металл, бывший когда-то клинками и остриями копий аргонавтов, а останки древесины их корабля, быть может, до сих пор дрейфуют по волнам, и свет какой-нибудь из тех звезд, что мы увидим сегодня на небе, возможно, родился в тот самый момент, когда они пытались проложить по ней путь к берегам Колхиды. Не то же ли самое вино я пью сейчас из бутылки, что пили и они, только выпив свое, они легли прахом и взрастили виноград для моего, последним выдохом жизни наполнив общий нам всем воздух? Как и раньше, человек утоляет свою непреходящую духовную жажду знаний теми же далекими небесными ковшами, манящими его в новые, еще неизведанные дали и наполняющими душу непреодолимой тягой к раскрытию тайн мироздания. Но главная тайна так и осталась тайной, постичь которую человечество пытается с начала своего существования, несмотря на постоянную и повсеместную ее наглядность — тайна смерти.
Я беру плоский камень, который, возможно, был брошен с противоположного берега две-три тысячи лет назад и за это время оказался у меня под ногами, и запускаю его, рассекая волны, как можно дальше, по глади воды, в надежде, что спустя те же две-три тысячи лет, на другом берегу, такой же человек, как я, запустит его обратно, через века, другому — такому же, как он, которому, быть может, придут в голову те же самые мысли, навеянные шумом набегающей пенной волны — музыкой бесконечности. Ни это ли и есть то бессмертие, о котором всегда грезил человек, но так и не смог его распознать и увидеть?
ДМИТРИЙ ОВСЯННИКОВ
КАМЕННОЕ ВОИНСТВО
Сказка
Кто теперь скажет, откуда взялись на Севере заветные камни-сейды? Быть может, разбросали их в начале дней богатыри-исполины, или великий лёд, отступая, на память о себе оставил? Не одну тысячу лет смотрят сейды на мир, дни и ночи напролёт стерегут тундру. А уж если бы вдруг заговорили человеческим голосом, о многом бы поведать сумели – такие были сейды знают, каких ни один человек не вспомнит.
Давно это было. Не было еще ни людей, ни зверей на земле, ни птиц в воздухе, ни рыб под водою. Ничего не было на заре времен – лишь холодное море без конца-края да беспросветная темнота над ним. Долго трудились дети воды и воздуха, создавая мир: полноводные реки по руслам пускали, наполняли водою озера, засевали холмы и долы травами и деревьями. Засияли с небосвода звезды, покатились по кругу солнце и луна. Раскинулась прекрасная земля под высоким небом.
Видел это злой Хийси-Хозяин зимы, и наполнилось его сердце черной завистью. Задумал он погубить цветущую землю. Взлетел Хийси высоко в небо, прокричал слова заклятия, дунул что есть силы, и обрушился на землю холод. Затянули ясное небо темные тучи, снег пошёл хлопьями. Дул Хийси, нагонял студеный ветер. Чернела от него листва на деревьях, осыпались цветы с вереска. Вместо лета за весной зима наступила.
Увидели то Хозяева лесные, кликнули на борьбу своё зелёное воинство. Повернулись к северу могучие сосны да ели, дубы да берёзы, ивы да рябины, встали стеной, зашумели грозно. Да только бессильны деревья против Хийси оказались – не сумели остановить ледяного ветра. Замело леса метелью, густо снегом залепило, множество лесных великанов наземь повалилось. Те, что стоять остались, под тяжестью снежной поникли, замерли бессильно.
Вздыбились навстречу Хийси морские волны, бесчисленные и буйные. Только и их одолел Хозяин зимы. Мчались волны во все времена безудержно, а
тут встали неподвижно, ледяной стамухою взгромоздились. Покрылось море ледяным панцирем, да сверху снег его засыпал.
Обрадовался злой Хийси, решил, что уже некому супротив него подняться, и что вся земля отныне ему принадлежит. Вздумал он мир ледяным плащом укрыть – весь, сколько глаз хватало.
Только Мать-Земля шире лесного царства и глубже царства морского. Не покорилась она вечному льду. Вздохнула поглубже – и пустила из недр навстречу Хийси сыновей своих каменное воинство.
Встали камни-богатыри плечом к плечу, грудью Хозяина зимы встретили. Не брали их ни снег ни ветер, накатил на них ледяной покров – и увяз крепко. Взъярился Хийси, погнал лёд с новой силой – только валуны еще крепче встали. Даже те из них, что с места сдвинулись, всё равно устояли, только крепче в лёд уперлись.
Понял тут Хийси, что не сломить ему каменного воинства, да больше того – стал Хозяин зимы ослабевать. Засверкали на тёмном небе яркие сполохи – солнца предвестники, примчались с юга тёплые ветры. Бросился Хийси бежать, да только вцепились сейды в его ледяной плащ, держат – не пускают, рвут в клочья. Еле ушёл Хозяин зимы, у самых корней мира укрылся. Отступил лёд, освободилась земля, краше прежнего стала. А сейды-валуны на страже стоять остались там, где великий лёд на себя приняли.
Не застали люди той борьбы, но знают, что великая добрая сила в сейдах сокрыта. И чтут люди заветные камни.
… Диким мхом сейды одеты, снегом-дождём умыты, всеми ветрами овеяны. Все дела минувших лет сейдам известны, ничья память с памятью древних камней не сравнится.
ЛАРИСА НАЗАРЕНКО
ВЕЧНОСТЬ
Тёплая летняя ночь источает душистый аромат разогретых солнцем трав. Лёгкий ветерок волнами накатывает, обдавая лиственной прохладой и жаром остывающей земли. На все лады беспорядочно звенят цикады. Они, то смолкают, то вновь одновременно заводят свой навязчивый концерт по мановению волшебной палочки какого-то бестелесного дирижера. На тёмном небе несчётное количество звёзд, которые беспрестанно перемигиваются меж собой, будто ведут негласную беседу. Дивно вырисовываются яркие гигантские созвездия.
Величественные покой и гармония царят в этой сказочной ночи. Я, совсем ещё маленькая девочка, одиноко сижу на крыльце деревянного дома, опершись локтями в колени, а ладонями обхватив лицо и распахнув глаза, безотрывно наблюдаю всю эту звёздную бесконечность. В моей детской голове возникают один за другим совсем недетские вопросы: «Почему я – это я, как оказалась здесь, на Земле, а не на другой планете, почему моя мама именно моя…»
По какой причине я не спала тогда, где были мои родители, сестра? – этого я не помню. А только по сей день ощущаю то состояние благодати, которое тихим восторгом пронизало меня насквозь. Уже не было границ между Землёй и Небом. Я медленно плыла в огромном Вселенском Мироздании вместе с мириадами мигающих звёзд.
Не нарушая очарования ночи, издалека, с канала, глухо и призывно протрубил гудок парохода, возвещая из будущего о чём-то тревожном и грустном.
Всем своим маленьким существом, превратившись во внимание и слух, я впервые ощутила Вечность.
Незабываемые мгновения не раз повторялись в моей жизни. О них я буду помнить до последней минуты пребывания здесь, на Земле. Они и теперь вдохновляют меня на поиск… Поиск кого или чего? – этого я пока сказать не могу…
ЮЛИЯ МИХАЙЛОВА
МЫЛЬНИЦА
Деньги в семье завелись, когда отец, считавшийся лучшим электриком в городе, открыл автосервис. Отец забирал меня из школы, и мы заезжали в «Радугу», где продавалось недоступное по тем временам: сухие колбаски, ананасы, бельгийское печенье. Но главной моей радостью был «киндер-сюрприз».
— Мама говорит, нельзя «киндеры» до ужина!
— А мы тихонько, — улыбался отец, - мама не узнает.
Сразу после нового года мы купили «восьмёрку» — «мыльницу». Чуть немного спали морозы, мы стали ездить вдвоём в парк. Сидели в «мыльнице» - будто спрятавшись от мира. Грызли печенье, ели мандарины – продлевали новогоднее настроение, играли в шахматы. Слушали музыку и смотрели, как монетка солнца медленно опускается в карман за деревьями.
— Пап, а почему её «мыльницей» называют?
— Потому что здесь только мы. Посмотри вон за те деревья. Что видишь?
— Ничего. Деревья.
— А пруд видишь?
— Нет.
— Но, если ты пройдешь дальше, за деревьями будет пруд?
— Будет. Он и есть там.
— Так и твой день. Просыпаешься утром, и чего бы ни хотел, на что бы ни рассчитывал, чего бы ни боялся – видишь лишь часть дня перед собой. И всё, что у тебя есть — этот день. Да и то не весь — до ближайших деревьев. Другое дело – шахматы: ты, как солнце, смотришь сверху, - можешь рассчитать стратегию и даже предугадать ходы противника.
— А пруд?
— А что – пруд?
— Пруд там…будет? В конце дня?
— Думаю, да. Но ты сможешь убедиться в этом, только завершив день.
— Когда все деревья будут…сзади?
— Да, когда будут позади.
Я был уверен, что отец, как солнце – видит всё и знает всё.
В ту субботу отец возился в «восьмёрке» возле дома, я гулял неподалёку с друзьями. Во двор заехал мощный тонированный автомобиль без номеров. Пацаны рты раскрыли – таких машин в нашем районе не водилось. Из авто вышли двое, подошли к отцу и стали о чем-то с ним беседовать, указывая на свою машину. Я встал рядом – очень уж хотелось рассмотреть красавицу. Она была гораздо круче нашей «мыльницы».
— Шустрый пацан! - сказал один из них — чернявый с кавказским акцентом — и потрепал меня по волосам. – Ты в двести тридцатую школу ходишь, в четвёртый «Б», да?
Я не ответил, потому что отец вдруг изменился в лице.
— Поехали на рыбалку? – не то предложил, не то приказал отцу второй чернявый.
— Я не езжу на рыбалку зимой.
— В виде исключения. С друзьями. Мы же друзья, так? – чернявый на мгновение сверкнул в мою сторону крепкими зубами. – Хочешь прокатиться на нашей машине?
— Я поеду! – закричал отец. – Вадик, иди домой.
И они уехали.
Я не видел всей картины. Мне было всего девять. Я ничего не рассказал матери. И мне до сих пор кажется, что отцу просто не терпелось проверить, достаточно ли глубок кармашек пруда за деревьями.
СВЕТЛАНА ПЕТРОВА
ПЫЛЬЦА УЛЕТЕВШЕЙ БАБОЧКИ
Рано утром меня привычно разбудил шум стиральной машины. Стало быть, умытый пол в кухне влажно блестит, туалет благоухает, как цветочная клумба, а заварной чайник скоро дождётся кипятка. Всё это означает, что дочь приступила к своим обязанностям по уходу за престарелой матерью. Престарелая мать – это я.
Сейчас она войдёт в спальню раскрасневшаяся от физических усилий, в длинных резиновых перчатках. Натирая яркой тряпкой полированные поверхности и не глядя на меня, отстранённо буркнет:
— Привет! Ты как?
Мамой Лена меня не называет. Я живу духовным отшельником — забота есть, а тепла и близости нет. Иногда думаю, лучше бы не приходила совсем. Найму равнодушную сиделку с фальшивой улыбкой, и никто не будет случайно подвернувшимся словом обжигать до волдырей мой хрупкий внутренний мир. Но боюсь, моя девочка обидится.
Надо сдержать себя, чтобы потом не жалеть, быть умнее. И терпеливее. Должна же долгая жизнь хоть чему-то научить? Жизнь, как бабочка: поймал, подержал, она упорхнула, оставив на ладони пыльцу воспоминаний. Поздно сетовать, лучше оглянуться на себя — кто-то же виноват, что дочь такая?
Отвечаю с улыбкой:
— Доброе утро, детка. Спасибо, нормально.
Прежде, когда я ещё достаточно бодро передвигалась и сама готовила себе диетический завтрак из гречневых хлопьев на воде, а потом ела по-быстрому, стараясь не звякать ложкой, форма утреннего приветствия выглядела жёстче:
— Уже ешь? – спрашивала девочка. — Ну и обжора.
Однажды я обронила, вроде бы в шутку:
— Чего ты такая злая?
— Если не будет злых, как узнать добрых?
Логично.
С дочерью мне не повезло.
Вечером Лена уходит, а я, как всегда, долго не могу заснуть. Мысли скачут, словно блохи, мыслям нравится тишина. Картинки прошлого будоражат мой мозг, сон отлетает напрочь. Какая горячая подушка, какая длинная ночь. За окном густая чернота. Придёт ли утро? Дышать тяжело. Меня медленно и неудержимо уносит прочь. Похоже на эпилог. Надо сосредоточитьс — к последнему пристанищу лежит долгий путь доказательного права на светлую вечность вместо безрадостной тьмы.
Долго ли, коротко – не знаю, придуманное людьми время остановилось, жизнь, судя по всему, тоже. Пространство сплющилось. Кто-то щупает мой пульс. Пульса нет. Неожиданно раздаются тихие рыдания. Плачет Леночка. Не о той, которая отчалила в лодке Харона и уже ничего не чувствует, а о той, которая всегда заслоняла собой край бездны. Леночке страшно — как теперь жить с этой брешью в мироздании?
Ничего, сможет. Хотя и не так. Что она там лопочет?
— Как же я буду без тебя, мамочка? Господи, прости и помилуй! Не за себя прошу: маму, мамочку мою возьми к себе. Пожалуйста! – сказала моя девочка с нежностью и любовью.
Стоило умереть, чтобы услышать подобное. Странная просьба для атеистки, но такая искренняя, что самый чёрствый страж заветных врат не сможет устоять. И я действительно почувствовала себя в раю. Спустилось облако тихой радости и всё плохое ушло из моего сердца безвозвратно.
С дочерью мне определённо повезло. Спасибо тебе, драгоценное дитя. В божьем саду, и правда, хорошо, очень хорошо, только подозрительно по-нашенски. Где-то вдалеке работает стиральная машина. Откуда в раю грязное бельё?
Я открыла глаза, Леночка охнула и всплеснула руками.
— Чего испугалась? – спросила я, с трудом ворочая непослушным языком.
— Думала, ты умерла.
— Ну и что? Все мы когда-нибудь оставим этот прекрасный мир, даже ты, моя бедная маленькая девочка. А пока ещё поживём. Жизнь – штука ни с чем не сравнимая.
ЕВГЕНИЯ САМАИ
ВАСЬКА
Василиса любила рыбу, и муж стал звать её Васькой.
— Послушай, она же пахнет. Как её можно есть?
— Она пахнет рыбой.
Такой диалог повторялся каждый раз, когда она решала поесть рыбы. Васька сидела на крыльце и кусочек за кусочком в её рту исчезала ненавидимая мужем рыба.
— Ты мурлычешь, как кошка! Неужели она такая вкусная?
— Попробуй.
— Нет уж, ешь сама, — морщился он.
Постепенно её аппетитное поедание всё-таки спровоцировало интерес мужа к рыбе, и он сначала съел небольшой кусочек, затем в другой раз съел ещё, а потом разрешил ей заносить рыбу в дом и они стали есть её вместе.
Рыбу, которая в обилии водилась в реках, алтайцы ели мало и неохотно. Традиционно местные жители, проживающие в основном в деревнях, питались молочными продуктами и мясом. Эта традиция осталась по сей день. Мясо в горах особенное, потому что особенная трава. В высокогорье она невысокая и пахучая. Сено практически не косят, скот пасут даже зимой, перегоняя стада на обдуваемые ветром загривки гор. Там же на склонах гор рвут дикий лук – согоно. Весной вдоль ручьёв растёт колба – сочная и питательная, её особенно любят и алтайцы, и русские. Корни кандыка теперь копают редко, так, детям позабавиться. В лесу собирают ягоды, а вот грибы алтайцы раньше совсем не ели, называют все грибы одним словом – мешке. Из рыбы особенно ценится хариус, так как он водится только в кристально чистой воде небольших горных речек. Поймать в одном месте более одной рыбёшки невозможно, и рыбакам приходится всё время продвигаться вдоль речки с удочкой. Русские же удят чебака, щуку да по темноте высвечивают налима у берега. Так и живут, подтрунивая друг над другом. Одни, в своих огородах, другие – на пастбищах и стоянках. Две мои половинки.
ЕВГЕНИЯ САМАИ
БРОШЕНКА
Женщина живёт сердцем. Вот сердце забилось часто-часто: «Мой, единственный», - и она готова пойти за ним куда угодно, жить где угодно, на что угодно, только бы быть с ним. Он, единственный, для неё – это центр мироздания. Но вот появляется бьющаяся точка внутри неё, его семечко, которое упало в её лоно, оно бьётся в такт с её сердцем, и уже два сердца любят Его. Он или Она начинает толкаться внутри тебя, и ты понимаешь, что это такое счастье, которое говорит: «Я здесь, я твой, мама». И твоё сердце на миг замирает в предвкушении сладкой муки, и ты понимаешь, что нет ничего этого слаще, и ты еще сильнее любишь Его. Ему кажется, что ты его вдруг стала любить меньше, но это не так. Просто ты его любишь по-другому. Ты начинаешь строить планы, ты уже видишь своего ребёнка большим, нашего ребёнка большим, взрослым. Ты умиляешься, какой он красивый, как папа, умный, как папа, заботливый, как… И вдруг папа вас бросает. Не понимаю! Я ведь так его люблю! Этого не может быть! Нет, это не он. Он не может так поступить! Это она — стерва, сучка, пришла, махнула хвостом и увела. Ой! Какой ужас. Какой стыд.
И ты учишься жить сама, потому что надо жить, потому, что ты уже не одна. «Ой, мамочка, что же делать? — у тебя начинает работать голова, – так, что делать, что делать… Миленький мой, в тебе же искорка нашего огня, ты не можешь погибнуть, не можешь… Что делать, как теперь жить? Спокойно. Все получится. Мамы рядом нет, но кто-то же есть!» И ты включаешь всё свое женское очарование. Ты никогда не была так очаровательна в жизни! Ты играешь, ты ходишь по краю. А где теперь край? Где эта линия, где эта черта, за которую не дозволено? Я спрашиваю, где? Если вот так можно взять и бросить, когда ты носишь дитя, своё, но и его тоже! «Спокойно, малыш. У тебя самая обаятельная и привлекательная мамочка. Теперь самое важное, на что жить. Как – уже понятно. А он, как хочет. Она же, эта стерва, его не любит, просто ей завидно стало, вот от своей убогой зависти и сотворила. А я в эти сериалы не играю! Пусть катится на все четыре, проживём и без него, не я первая, не я последняя… Последняя… А кто сказал, что это плохо? Последняя – это значит после тебя уже никого, ты единственная. Ох, что же делать, как жить-то теперь? Мамочка, дорогая, что же делать? Стоп, дыши, дыши ровнее, улыбайся, он всё там чувствует. Спокойно, что бы тебе спеть? Ну хоть одна нормальная песня приди на ум! Ой, что это? Радуга! Откуда? Ну, так асфальт мокрый – значит, был дождь. А ты думала, это твои слезы? Ну да. А вдруг Он позвонит? Радуга – это же к счастью!»
ЕВГЕНИЯ САМАИ
ГОРБУН
Бывают встречи, значение которых понимаешь не сразу. Вдруг всплывёт в памяти какой-то незначительный эпизод жизни, и ты с удивлением осознаешь, что наконец-то готов сдать экзамен, который когда-то предлагала тебе жизнь.
Вера училась на четвёртом курсе, когда в учебном здании появился горбун. В коридорах музыкального училища вид его, по меньшей мере, был странен. На вид ему было около сорока лет. Походил он на подбитую ворону. На нём был чёрный костюм с засаленными рукавами, чёрные и такие же засаленные волосы на голове, острый нос. Ходил он, не то что бы прихрамывая, а как-то неловко, и горб у него был большой. Все говорили, что это новый завхоз и живёт он на чердаке.
У горбуна была дочка лет пяти-шести – светленькая, милая и совершенно не горбатая девочка, она почти всё время была с ним. Женщины ни с ней, ни с ним никто никогда не видел. Как-то раз, поднимаясь по лестнице в свой класс, Вера встретила эту девочку, та выстраивала только ей понятную игру на ступеньках лестницы.
— Во что ты играешь? – спросила она.
— В ступеньки.
— Научи меня.
Девочка, держась за поручни, поскакала на одной ножке вниз, считая ступеньки. На площадке она остановилась и повернулась к Вере.
— Теперь ты.
Вера, так же как девочка, держась за поручни, спустилась к ней.
— Теперь наверх, — девочка, поджав одну ножку, другой подпрыгнула на ступеньку вверх, — раз, два, три, четыре, пять, шесть…
— Здорово! Давай по-переменке, — сказала Вера. Но прыгать по ступенькам вверх оказалось тяжело, она рассмеялась, — всё, сдаюсь.
— А теперь через одну, — чуть прищурив правый глаз, сказала девочка.
— Как тебя зовут?
— Настя. А тебя?
— Меня Вера.
— Ты поиграешь со мной ещё?
— В другой раз, — Вера брякнула ключом, — надо заниматься, класс расписан. Потом как-нибудь.
Как-то раз, когда она встретила Настеньку в скверике перед училищем, к ним подошёл Горбун. Вере стало как-то неловко и она, быстро попрощавшись, ушла. Но с того дня стала замечать, что горбун смотрит на неё, и взгляд у него жгучий, пугающий. В такие моменты ей казалось, что он похож на паука и его крючковатые пальцы пытаются коснуться её кожи. От этого она вздрагивала и терялась. Вера стала избегать девочки. Завидев их, она быстро поворачивала в другую сторону и старалась быстрее скрыться с глаз. А однажды он зашёл в кабинет, где она занималась. Вера обернулась, и глаза её наполнились ужасом. Он всё понял, попятился к двери и исчез из её жизни навсегда.
Сейчас, вспоминая об этом случае, Вера подумала, что тогда невольно своим испугом она убила в человеке, может быть, последнюю надежду. Жив ли он сейчас? Прошло уже столько лет. И где сейчас Настенька? Ещё она подумала, что тот экзамен на милосердие она тогда не выдержала.
(Обсудить работу в Facebook)
ТАТЬЯНА ПОЛЯКОВА
ВКУС ЧЕРНИКИ
Шуня бежала со всех ног по узкой, часто виляющей тропинке, сверкая голыми пятками. «Нужно собрать черники, да побольше. Мама так любит чернику. И похвалит меня, что не поленилась собрать ягоду». Свежий воздух раннего утреннего леса бодрил, роса холодила ноги. От нежных трелей птиц и от предвкушения маминой похвалы Шунины губы невольно растягивались в улыбке, а ноги приплясывали в прыжке. Наконец показалось знакомое место. Шуня тут же принялась обрывать ягоду и складывать её в подол сарафана, напевая одну и ту же незамысловатую песенку, прерываемую каждой четвёртой или пятой ягодкой. Через час Шуня неслась обратно, крепко прижимая подол сарафана с ягодой. «Надо попасть к больничному завтраку», – успела подумать девочка, как сзади вскрикнула птица и от неожиданности Шуня неловко упала на живот, споткнувшись о корни дерева. Ягода рассыпалась, а та, что оставалась в подоле, – раздавилась. Заплакать Шуня не успела, подавила растущую досаду. «На слёзы времени нет». Соскребла с подола в ладошку оставшиеся ягоды, другой рукой отряхнула ягодную кашицу и быстрым шагом направилась дальше. «Мама, мама, я тебе чернику принесла. Ты же любишь. В кашу. Смотри». Шуня шумно топала босыми ногами по дощатому больничному узкому коридору. «Тише, тише! Мама спит ещё. Ночью измучилась. Укол сделали. Поспит ещё немного. Посиди рядом. Вот здесь. Тихонько только», – медсестра говорила строго, но глаза смотрели ласково на девчушку, рост которой даже с вихрастой макушкой едва доставал больничного подоконника. Шуня притихла, присела на корточки, не разжимая ладошку с ягодой. «Как мама проснётся, расскажу про пятёрку по русскому, за сочинение «как я провела лето». Вот она обрадуется! Обрадуется тому, что поставили пятёрку? Или тому, как мы с Лёлей провели лето? Хм. А может не обрадуется? Я-то написала правду. Вот Лёнька, например, зачем-то написал, что ездил на море с родителями. А ведь это враки, мы всё лето в лесу, да на озере провели, весело было, во дворе ещё. Море выдумал, ишь ты горазд на выдумки. И ему Надежда Фёдоровна тоже пятёрку поставила. Почему? Не то что моя правда. Почему он не написал, что нас всех просто замучили вши, что папка тогда нас вместе с соседскими ребятами обработал керосином, брр. А тётка Любка, которая с мамой стрелочницей на железной дороге работала, нам помогала и до ночи сидела с нами. Мы с Лёлей обычно засыпали на второй истории. Просыпаемся, а она чай греет, да пирожки с «пистиками»* стряпает. Пожалуй, про это я не стану маманьке рассказывать, а то ей и так тут в больнице тоскливо пятый месяц лежать. Папка перестал ходить в больницу, много работает; надо же нас, голодных ртов, кормить. А мама скучает, только не спрашивает про папку ничего». Шуня немного сморщилась, скорее от неосознанного раздражения кожи ладони, в которой держала ягоду. Вчера она упала с дерева, содрала коленку и ладошку. Ягодный сок разъедал царапины, но девочка не чувствовала боли, она думала, как ещё развеселить маманьку. «Знаю, лучше расскажу ей про…». Тихий стон на кровати прервал размышления. Шуня встрепенулась, поднялась с затёкших корточек. «Мама, смотри, черничку тебе принесла», – едва слышно произнесла Шуня, игнорируя неприятные мурашки в ногах. Дочь всматривалась в родное лицо, похудевшее, с впалыми щеками и появившимися морщинками, на капельки пота, проступившие над верхней губой, и гладила мамино плечо в пожелтевшем гипсе. Мама открыла глаза, синие, красивые; нежная грусть сквозила в них. «Моя девочка опять спозаранку бегала одна в лес. Ну сколько раз я говорила не ходить туда одной. Ну просто бестия, чертовка», – мать потрепала свою старшенькую по непослушным волосам единственной рукой. «Ну, рассказывай, как там в школе? Небось, ругала Надежда Фёдоровна за плохое поведение? Вечно ты не усидишь на месте». «Не, мам, всё хорошо», – взахлёб начала рассказывать Шуня про школьную жизнь самостоятельной второклассницы. Когда наконец пересказала всё пришедшее на ум, вспомнила про утреннюю чернику. «Мама, вот – черника. Тебе», – протянула посиневшую ладошку с помятой ягодой Шуня. «Спасибо, моя хорошая», – смогла прошептать мама и глаза её повлажнели.
________________________
*Пистики – недозрелые верхушки генеративных побегов полевого хвоща, одного из распространенных заготавливаемых ранневесенних растений, используемых в северной и уральской кухне, особенно в «голодные» послевоенные оды.
(Обсудить работу в Facebook)
ЕВГЕНИЯ САМАИ
АДАМОВО РЕБРО
Я – ребро. Самое обыкновенное адамово ребро. Только где тот Адам? Ау! Боженька, я согласна быть хоть шеей, хоть ребром, хоть ещё чем, только в составе целого, а не какой-то там бесхозной Его частью.
Похоже, что недостающее ребро мужчин мало заботит, за исключением мужчин от природы правильных. Ну что такое отсутствие ребра? — Безделица. Небольшая кособокость мужчину нисколько не уродует. Вот если бы женщина была кособока, тогда, конечно, сразу большая разница. А кособокенький мужчина – это же не уродство, это так, в этом даже есть свой шарм. И очень даже удобно, можно и не искать – любое сгодится. А не сгодится, так и горя мало, всегда можно имплантантом заменить. Только иногда вдруг засквозит где-то под сердцем, заноет. А ребро, не найденное, потерянное, выломанное, выставленное, ему-то что делать? Скажите! Что? Стоит упасть и тогда легко можно превратиться в подобие мяча. Один отфутболил, другой — «не моё же», — а как узнать, не подписано! Так и идёт «примерка». Другое — высохнет в ожидании, выбелится, высветится и улетит, как слетают с клёнов крылатки-вертолётики.
Так и проходит жизнь. И кто в этом виноват? И что делать?
Никто не знает.
МАРГАРИТА САНГИНОВА
Все здесь переменилось. Море помутнело, зато деревья и кусты были теперь аккуратно подстрижены, трава покошена, а вдалеке красовались новые коттеджи с солнечными панелями на крышах и пышными цветами в уличных кашпо. Молодцы поляки, заключил Иван Федорович и, наконец, сел на краешек лодки, брюхо которой лежало наполовину в воде.
– Вот это, Ванька, настоящий морской простор! – обратился к Ивану Федоровичу его старинный товарищ, когда-то коллега-врач, Антон Антонович, но отныне снова Антоша. Он стоял буквой Ф и задумывал влезть в судно. – Ты Ленинград с этого берега можешь разглядеть?
– Не могу, Антоша, тут же сотни километров.
У Ивана Федоровича, завибрировал телефон. Он отвернулся. Волновалась жена товарища.
«Ну как вы добрались? Он вспоминает?»
«Он наконец-то в ладу с собой», – ответил Иван Федорович.
– Ванька, с моего ракурса кажется, что у тебя волосы седые, как у деда! – Антоша перекинул правую ногу через борт, а Иван Федорович наскоро надел кепку. – Черт возьми, колени болят, все равно если б мы вчера дистанцию гуськом бежали, а не доклады занудных психиатров слушали.
«Много говорит – прямо как раньше. Очки решил ему не давать, меньше вопросов», – допечатал Иван Федорович и спрятал смартфон в карман брюк. Брюки с тех времен нашлись на даче – лет 30 назад он привез их для мытья своей первой машины, да так и завалялись. Иван Федорович успел не раз похудеть и растолстеть, но теперь жизнь плавно подвела его к размеру, который он носил к окончанию аспирантуры.
Тем временем Антоша уже сидел в лодке и ковырял рукой на мелководье.
– Ты с главврачом нашим успел познакомиться? Настоящая советская женщина – прямо с плаката сошла.
У Ивана Федоровича при антошином упоминании главного врача и ее истинной «советскости» в голове каждый раз всплывали кадры из документального кино, в котором ее случайно засняли. С пурпурным лицом и плакатом в руках в августе 91-го, она запоминалась смотрящему своим бесстрашием и точно бы стала знаменитостью – журналисты, кажется, любят образы поярче, – но неделей позже скончалась от инфаркта. Ивану Федоровичу на похороны брать с собой было некого, зато Антон Антонович пришел с любимой женой и двумя детьми, а еще отцом, который к тому моменту был тоже пока здоров. Только ничего из этого Антоша больше не помнит.
– Вот мне бы такую женщину, как наш главврач, только лет на 20 помоложе, – озорной взгляд Антона Антоновича на мгновение завис в воздухе, а затем болезненно рухнул на дно лодки.
– Не переживай, Антоша, ты скоро встретишь свою комсомолку. Это я тебе точно-точно говорю.
Антон Антонович мигом поднял глаза на лучшего друга, кивнул и повернул голову к морю. Иван Федорович знал, что тот улыбается.
– Ты в институте не надумал остаться? Может, нас еще на одну конференцию отравят, может, вообще в ГДР, как уже проверенных, а? – Антоша подставил седой висок удаляющемуся солнцу и сунул руку в воду по локоть. – Слушай, а море, когда мы купались вчера, точно было гораздо холоднее.
Вода и правда тогда была холоднее. Может быть, это перемена климата, а может просто сегодня был август, а антошино «вчера», в котором он навсегда застрял, – в начале далекого июня.
– Знаешь что, Ваня, – запинаясь, продолжил товарищ. – Я надеюсь, что в скором времени советские ученые придумают и новые операции, и лекарства. Но сейчас, здесь, на этом, мне кажется, самом красивом месте на Земле… В общем, пообещай мне, что если я, как и дед, начну выходить из ума, лечить меня будешь именно ты, – Антон Антонович, как всегда, говорил про это очень серьезно.
– Обещаю, Антоша, – Иван Федорович тоже, пусть и с трудом, залез в посудину и протянул руку своему другу. – А если я сойду с ума первый, меня лечить будешь ты. Обещаешь?
– Обещаю, – Антоша пожал руку в ответ и замолчал.
Солнце, маленькое и жаркое, почти скрылось за треугольниками сосен. Бесшумные волны Балтики как акриловая краска проникали в массив серого неба, переплетались и смешивались с ним, пока горизонт совсем не исчез. Все стало ровным.
Антоша наконец повернулся к Ивану Федоровичу.
– Ванька, знаешь, ведь это настоящий балтийский простор! Скажи, а ты наш Ленинград отсюда можешь разглядеть?
Иван Федорович улыбнулся и вытянул уставшие ноги.
– Наш с тобой Ленинград могу, Антоша. Еще могу.
АЛЕКСАНДР СМИРНОВ
НЕОБЫЧНЫЙ ПОДАРОК
Старайся войти в положение того,
с кем общаешься, разбивай предрассудки
и перегородки условностей.
Индийское высказывание
Само происшествие случилось в далёких шестидесятых годах. Если для нынешнего времени оно, возможно, не представляет чего-то особенного, то тогда событие казалось из ряда вон выходящим. Все имена изменены.
Во время работы на предприятии среди моих знакомых был Денис Б., человек в работе и жизни серьёзный, кандидат наук. Однако он отличался изобретательностью по части всякого рода розыгрышей. Жизнь казалась ему скучной, если не случались какие-либо происшествия. Если же их не было, он пытался оные организовать. Расскажу об одном из них.
В отделе работал очень стеснительный, щуплый, невысокого роста молодой специалист по имени Владимир С., очень толковый, в дальнейшем — кандидат наук. Он был холост, жил в общежитии и как-то сторонился женщин, тогда как его друзья уже обзавелись подружками или семьями. Попытки познакомить его с подходящими девушками были безрезультатны.
Наступил день рождения Владимира, случайно совпавший с женским днём 8 Марта. Друзья никак не могли придумать, какой подарок преподнести юбиляру, и тут Денис предложил свою авантюрную идею, которую большинство единодушно отвергло как бредовую и невыполнимую. Но Денис не отступился от своего плана и уговорил-таки одного из друзей, Руслана Г., поучаствовать в задуманной авантюре.
8 марта они вдвоём поехали на станцию Люберцы, встали в очередь на автобус, ехавший в Раменское. Здесь они познакомились с двумя девушками подходящих возраста и комплекции, узнали, что их зовут Оля и Лена, затеяли разговор и сели вместе с ними в автобус. Показав свои паспорта, ребята стали уговаривать их поехать с ними в наш посёлок имени Дзержинского, чтобы одна из них сыграла роль подарка их другу на день рождения. Кстати, это будет и подарком ей на 8 Марта.
Сначала девушки смотрели на них как на сумасшедших и категорически отказались участвовать в таком сомнительном мероприятии. Однако Денис и Руслан продолжили их убалтывать, описывая, в каком весёлом спектакле им удастся поучаствовать. Через некоторое время мнение одной из них, Ольги, стало меняться: то ли попутчики показались ей такими весёлыми и совсем не опасными, то ли их сумасшедшая идея её позабавила, но спустя некоторое время она согласилась поехать с ними.
Выдумщики ввели Ольгу в праздничную компанию, представили её Владимиру в качестве подарка, превратив день рождения в какое-то невероятное событие. Праздник прошёл на ура, ребята наперебой оказывали Оле знаки внимания, однако она соглашалась танцевать только по приглашению Владимира, ссылаясь на то, что её подарили именно ему.
Необычная история не закончилась этим днём. Спустя некоторое время мы узнали, что Владимир и Ольга решили пожениться. Среди их гостей за свадебным столом по праву восседал в качестве шафера неугомонный Денис.
АЛЕКСАНДР СМИРНОВ
КИЛЬКИ НА ПОТОЛКЕ
Это курьёзное событие случилось более 50 лет назад. Моя молодая жена, достав из холодильника очень распространённый тогда продукт — банку кильки, решила её слегка подогреть на газовой плите. В этот момент раздался требовательный звонок в дверь. Жена пошла открывать, но замок как-то не сразу сработал и ей пришлось повозиться. Тут раздался хлопок, похожий на выстрел, как нам показалось, на улице. Наша квартира располагалась на первом этаже, и мы быстро выбежали из подъезда. Однако на улице всё было спокойно.
Вернувшись домой, мы застали на кухне красочную картину. Разорванная консервная банка висела на люстре. Потолок и верхняя часть стен были забрызганы ярко-оранжевым соусом. А как же иначе! Кильки же были в томате. Но самую красочную картину, достойную кисти художника, представлял собой потолок.
На пятнистом ярко-оранжевом фоне в разных позах расположилось всё рыбное воинство. Часть рыбок, прилепившись хвостами к потолку, зло смотрела вниз, словно выискивая виновника их страданий. Другие, наоборот, болтали хвостами, не понимая, что случилось. А третьи, вальяжно развалившись на потолке боком, задумчиво смотрели куда-то вдаль.
Вместо уныния из-за предстоящего хлопотного ремонта мы разразились неудержимым смехом. Однако в течение довольно длительного времени я порой не стеснялся при предъявлении претензий ко мне в случае какой-то промашки напомнить жене о кильках на потолке.
АННА-СОФИЯ СОШЕНКО
СЫНОК ИЗ ПОДНЕБЕСНОЙ
«Есть вещи, о которых очень трудно говорить и писать. Они лежат где-то
на границе сознания, в той области, где живет поэзия и где рождаются
чудеса (хотя в них принято не верить). Одна из этих вещей – чувство
родственности у людей, совершенно не знающих друг друга.»
(Константин Паустовский)
— Она тебе кто ? — раздался голос из толпы мужчин, довольно плотным кольцом окруживших Жемчужный рынок в одном из районов Пекина.
— О чём они спросили тебя , Ван Лей?
— Они спросили: Кто она тебе?
— Скажи им, что я — твоя мать, — произнесла, ни на минуту не задумываясь.
Те же голоса, в которых смутно улавливаю оттенок удивления.
-Что они сказали?
— Они сказали: «Как похожи!…»
«Я …твоя мать …» «Как похожи…» Мы смеялись от радости и изумления, повторяя эти возгласы, когда пробирались сквозь толпу, напоминающую часы пик в московском метро. Больше всего я боялась потеряться в ней, поэтому крепко держалась за своего юного волонтёра, бессменно сопровождавшего меня на научном форуме. Это было представительное собрание славистов из разных стран мира. Мой коллега в Китае – специалист по русской литературе, переводчик, — готовя конференцию, иногда обращался за помощью и советом. Вот почему в благодарность руководство китайского вуза подарило мне после научных чтений два дня для отдыха в Пекине.
Четырёх-полосное шоссе было переполнено транспортом ещё и потому, что это был канун праздника Луны. Замечу, Праздник Луны — Чжунцюцзе — один из самых важных для китайцев. В этот день семьи собираются вместе, едят «лунные пирожки» и восхищаются полной луной… Обычай любоваться луной существует в Китае с древнейших времен, её поэтический образ воспет многими поэтами.
Нам повезло — такси, мы двинулись в сторону парка.
Непередаваемой красотой отличаются китайские парки, где в гармоничном единении вода, зёлёное царство, рукотворные скалы, поразительные скульптуры и архитектурные достопримечательности, они очаровали меня ещё в первый приезд в Китай туристом: в 2007-м это был почти сказочный Гранд – тур по шести городам Китая.
И вот, наконец, для меня новый парк в Пекине — Парк Пурпурного бамбука с вековыми серебристыми ивами, целующими своими зелёными косами гладь озёрной воды, малахитовым ковром из листьев лотоса (сентябрь — лотос уже отцвёл), бамбуковыми рощицами, ухоженными дорожками… Утомлённые, мы присели, наконец, на скамью из стволов бамбука, любуемся, наслаждаемся гармонией и тишиной.
Вдруг неожиданно предлагаю: «Ван Лей, давайте выучим какое-нибудь русское стихотворение» . «Давайте», — слышу радостную готовность в голосе. Неизвестно почему неожиданно начинаю: «Средь шумного бала случайно, в тревоге мирской суеты…». Отчего возник Алексей Константинович Толстой? Доклад на этой научной конференции у меня был связан совсем с другим русским писателем — с именем и творчеством Ивана Тургенева… Не понимаю эту загадку до сих пор.
Мой ученик прилежно повторяет: «Тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты…» Этого энергичного волонтёра давно приметили и отличали другие участники форума, прежде всего, за его почти безошибочный русский, конечно , подкупала милая приветливая улыбка и готовность всегда прийти на помощь. Он повторяет и повторяет, бережно выговаривая некоторые трудные русские слова, однако если вдруг забывает нужное слово — сразу вижу останавливающий жест и слышу возглас: «Не надо. Я сам». Вначале мы даже не заметили, как одна из редких прохожих, пожилая китаянка, остановилась возле нас, стоит и слушает. Через какое-то время спрашиваю: «Ван Лей, что она хочет? Почему не уходит? Ей что-нибудь нужно? Спроси». « Нет», — переводит мой спутник, она просто слушает, как звучит ваш голос.…
Вглядываясь в прошлое, я слышу голос коллеги, который позже, когда я возвратилась на работу, глядя на некоторые наши снимки в пекинском парке 13 сентября 2011 года, произнёс: «Такая вы здесь счастливая, Анна-София!».
Счастливая!!! … Это правда, правда ещё и потому, что в сказочный парк я входила с милым китайским мальчиком, а вышла с нежным и сильным мужчиной: тогда мне показалось на минуту, что рядом со мной идёт мой муж, давно ушедший в мир иной.
… А потом был аэропорт, родной дом, и первое, что я увидела по возвращении на экране компьютера, — прекрасный коллаж из наших фотографий, сделанных в этот удивительный сентябрьский день, и стихи с указанием автора.
Не забывай ты про меня ,
Среди друзей иного круга.
Во мне таятся для тебя
Искры преданного друга.
С.А.Есенин.
… С той поры минуло почти десять лет, как в моём сердце и живой жизни сынок из Поднебесной.
21 декабря 2020 г. Петрозаводск
ВИКТОРИЯ СУНТХАВОНГ
ЛОДКА
Глафира очень рано просекла, что одного ума, а он у нее был, для достижения успеха недостаточно. Женская привлекательность — вот, что должно помочь в завоевании мира.
И имя у нее какое, необычное. Звучит как мурлыканье кошки. Глафира где-то вычитала, что женские имена, сочетающие буквы м, л и р особенно приятны для мужского слуха.
На самом деле, цель была не такой глобальной. Глафире лишь хотелось сытой устроенной жизни. А кому ж не хочется.
Назвать Глафиру красивой было сложно, но ее веры в себя было достаточно. А женская манкость требовала практики. Глафира практиковалась, не жалея времени. В роли испытуемых был назначен весь поселок. Недвусмысленную славу она воспринимала как комплимент.
Глафира как ураган ворвалась в большой город и сбивала всех своей очаровательностью. Она была в этом уверена.
Наживать состояние по закону давно обозначила провальной затеей. Промышлять мелкими аферами было азартно и весело.
Глафира верила в любовь. Чистую и искреннюю. Да настолько, что в каждые отношения бросалась как в первый раз.
В районе 50 лет у Глафиры случился инсульт. То ли очередной бойфренд травил, то ли здоровье дало сбой или экономия на косметических процедурах. Но вместе с онемевшей левой стороной лица, слегка дал осечку мозг, никогда не подводивший.
По ночам ей начали мерещиться дети, коими она не занималась в погоне за устройством своей жизни. Дети стали приходить и днем. Они ничего не говорили, лишь смотрели с укором.
Вскоре мерещились и кинутые на деньги коллеги, приятели, друзья, случайно и намеренно обиженные люди. Замечательная плеяда лиц не оставляла ее в покое 24/7.
Можно было бы попытаться разглядеть что-то доброе в Глафире. Но этого не было.
***
«А потом появился принц на белом коне, поборол ведьму и спас Принцессу. Жили они долго и счастливо».
⁃ Сказки абсолютно ничему хорошему детей не учат, а если углубиться в морфологию сказки, еще и развращают, сеют лживые надежды, — Юрий Константинович на паре поэтики был особенно беспощаден к сказочному народному творчеству.
⁃ Нужно понимать, — продолжал он. Нужно понимать, что в жизни все не так однозначно. Злая ведьма. Почему она злая? Почему строит козни, а может и не строит? Так ли жалка очередная Принцесса? Кто из них большее зло. Подумайте, господа, студенты, подумайте.
На часах 15.30. Пара поэтики окончилась. Студенты спешили по своим студенческим делам.
Юрий Константинович вернулся домой. Аккуратно поставил в шкафчик ботинки, цвета спелого каштана. Повесил пальто. Тщательно вымыл руки. Поиграл с котом.
Разогрел еду и понес в подвал, приговаривая: «так ли жалка и невиновна очередная Принцесса». В подвале кто-то гремел цепью.
ИРИНА ЧАЙКОВСКАЯ
КЕДР ЛИВАНСКИЙ
Никогда не видела ливанских кедров, в Израиле не была, в среднерусской полосе они не произрастают, и тут, в Америке, они, скорее всего, не растут. Где-то я читала, что кедров ливанских, древней породы, о которой так много говорится в Библии, почти не осталось – вырубили. Я, к большому моему сожалению, плохо разбираюсь в породах деревьев. Родилась и полжизни прожила в столице, где всех птиц-то — воробьи да голуби, а из деревьев – тополя, легко определяемые по весенним своим сережкам да ватному пуху, залетающему летом в открытые форточки.
Приехав в штат Мэриленд, я даже купила себе различитель местных деревьев и птиц.
Пару-тройку птиц определила, чему была несказанно рада, но дальше дело не пошло. С деревьями было еще хуже: вроде читаешь описание, и листик есть на рисунке, и даже деревце целиком нарисовано, — а оно или не оно растет на твоем участке, пойди пойми. Да и названия эти иностранные как-то плохо запоминаются и языком, привыкшим к русским звукам, с трудом воспроизводятся… Но это в сторону. Я начала про ливанский кедр.
По дороге в наш Safeway – такое смешное название носит магазин продуктов и товаров, — я прохожу мимо одного дерева. На него нельзя не обратить внимания — оно высится красавцем-исполином, и его крона дает тень всем проходящим по нашей нескончаемой улице. Формально оно принадлежит хозяевам маленького одноэтажного дома, стоящего в глубине не огороженного забором участка.
Дерево расположилось у самой кромки этого участка — и не доставляет хозяевам никаких хлопот, не затеняет окон, не грозит падением веток на крышу, зато нам, прохожим, оно дает радость. Во-первых, красота – есть на что полюбоваться: стройное, с крепким стволом и могучими хвойными ветвями снизу доверху, — во-вторых — тень, что в жару бывает просто спасительно. Хотелось знать, что это за порода. Знания у меня в этой области невелики, в чем я уже призналась, но я смело предположила, что это кедр. Пусть не ливанский, но кедр, просто кедр. В самом деле, если не елка, не сосна и не лиственница, а эти породы мне были хорошо известны, то остается кедр. Прекрасный роквиллский кедр (Роквилл – это наш городок).
С этим кедром я подружилась. Уж очень он был дружелюбен, его хвойные лапы прямо тянулись к твоим рукам для пожатия. И вот я стала с ним здороваться. Пройду мимо – «здравствуй, кедр!» и пожму мохнатую, совсем не жесткую его ладошку. И сразу на душе становится легко, словно он наделил тебя частицей своей зеленой прелести. А когда возвращаюсь назад, всякий раз киваю сосне, стоящей неподалеку от кедра, на другой стороне улицы. Сосна эта, на первый взгляд, всем хороша, высокая и ветвистая, но, если подойти к ней сбоку, увидишь, что она кривая.
Бедняжку неправильно посадили. И так она выросла – кривая на один бок. Ни в чем она, как все понимают, не виновата, и вообще, если глядеть анфас, этот ее дефект даже совсем незаметен. Проходя мимо, я ее подбадриваю: «здравствуй, красавица!» — чтобы она не грустила, что получилась кривой. У сосен свои законы, но кто знает? может, они, как и люди, страдают из-за дефектов внешности и у них тоже развивается «комплекс неполноценности»?
А то, что сосна и кедр так близко стоят друг к дружке и легко могут видеть один другого, — это большое счастье. Это живое воплощение романтической мечты поэта Гейне, гениально переведенного нашим
Лермонтовым. Так я думала – и радовалась, что два деревца могут не во сне, а наяву видеть друг друга и дружить хотя бы на расстоянии.
Но радоваться было рано. Однажды по дороге в магазин я так сильно задумалась, что пропустила мой кедр. Пропустила его и второй раз, и третий. А потом специально, без всякой надобности, пошла по нашей длиннющей Rockland Avenue, чтобы удостовериться, что кедр на месте. Но его на месте не было. Тогда я в ужасе вспомнила, что три дня назад, когда мы поздним вечером возвращались домой на машине, возле того домика, где рос кедр, стояла техника и до наших ушей донесся какой-то противный скрежет.
Неужели спилили? Могучее красивое дерево? Которое ничем никому не мешало? И поднялась рука? Это же как убийство. Недаром в словах срубить и убить один и тот же корень.
Несколько дней я боялась пойти на то место. Наконец – пошла. На месте моего друга кедра я увидела пень.
С тех пор я здороваюсь с этим пнем, проходя мимо. Я останавливаюсь, как перед могилой, и говорю: «здравствуй, кедр!» И слушаю. В эти мгновения я слышу шум исчезнувшей, но оставшейся в моем сознании зеленой пышной кроны. Как раковина, несущая в себе шум морского прибоя, пень хранит звуки, окружавшие кедр: шелест кроны, завыванье ветра, пенье птиц, трепетанье крыльев насекомых. Минуту или две я пытаюсь уловить эти звуки, а потом, вздохнув, продолжаю свой путь.
ИРИНА ЧАЙКОВСКАЯ
ИЗ ЦИКЛА «Я ВСПОМИНАЮ…
(Всем родившимся в декабре)
Мы звали ее Машинчик, она была тетя Маша, няня. Убежала из своей мордовской Зубовой Поляны, где голодала и бедовала. В Москве нашла приют у мамы с папой, к тому времени заимевших двойню.
Плохо говорила по-русски, мы, маленькие, не понимали, откуда такие слова: метермондрик, субцы. Могу их расшифровать, но зачем? Мама уходила на работу и оставляла нас с Машинчиком. И давала ей рубль. На рубль в день мы все жили, ели жареную картошку на постном масле, мы с сестрой любили жаренки. Из девятиметровки в старом доме перебрались в новостройку, одна комната с соседями. Машинчик спала в коридоре под вешалкой. Соседи не возражали. И мы не возражали, когда пьющий Мишка падал в коридоре и лежал в луже.
Мне было до слез жаль Машинчика, что она одна, что спит в коридоре и на нее, бывает, сваливаются пальто и шапки. Когда мы подросли, а тетя Маша, благодаря папе, получила свое отдельное жилье, нам очень хотелось ее повеселить, чем-то порадовать. Она ведь прожила такую тяжелую, непосильную жизнь. Водили ее в кафе-мороженое, в кафе в парке Горького. Не помню, нравилось ли ей ходить в кафе. У нее была церковь, она ездила туда по воскресеньям. Куда-то на Рогожскую. А на наши дни рожденья не оставалась. И так много людей, а площадь маленькая. Уходила и приходила только поздно вечером. Рассматривала подарки. Однажды — было это в раннем детстве – я с бидоном отправилась за водой во двор. Но ручка колонки не поддавалась, вода не шла. Тогда я вспомнила, что говорила Машинчик: «Нужно сказать, Господи, помоги». И сказала. Вода пошла.
Нет давно нашей тети Маши, но, когда что-то не получается, я всегда говорю: «Господи, помоги!» Помогает не всегда. Но всегда при этом вспоминаю тетю Машу, нашего Машинчика. И сжимается сердце, закипают слезы, возникает ощущение ужасной вины… Да простят нас все, кто жил рядом с нами на этой земле!
ВАЛЕНТИНА СТРОГОВА
ВЕСЕННИЙ ПАРАД
Первый день моего пребывания в северной столице встретил меня ненастной апрельской погодой, хотя в воздухе уже чувствовалась весна. Дул сильный пронизывающий ветер, какой бывает обычно во время ледохода: он поднимал вихри пыли на мостовой, задирал подолы пальто прохожих, грозился сорвать головные уборы. Я вышла к Неве, где всё ещё лежал лёд: ничего необычного… Изрядно продрогнув, я вернулась домой.
Через пару дней, в день своего рождения, я решила повторить свою прогулку и снова вышла к реке. Но, взглянув на Неву, я с удивлением обнаружила, что льда на реке… нет.
– Ну вот, проглядела ледоход… – с горечью подумала я и повернулась, чтобы уйти. Как вдруг из-за поворота, во всю ширину реки сплошным массивом показался лёд: так перед грозой неожиданно собираются тучи и неспешно начинают надвигаться на тебя, заполняя собой всё пространство.
Я, как зачарованная, смотрела на воду. Передо мной разворачивалось необыкновенное зрелище: две ближайшие ко мне льдины, плывущие рядом, ни с того ни с сего вдруг начали «вальсировать». Одна продолжила своё движение вперёд, а другая остановилась и, влекомая какой-то неведомой силой, начала описывать круги вокруг первой! Прям, кавалергард с барышней на великосветском балу! Мираж какой-то! И всё это – напоказ перед старинными дворцами с их парадными подъездами и лестницами…
Громадные льдины одна за другой отрывались он гранитной набережной и неслись по течению, то наваливаясь друг на друга, то разбегаясь в разные стороны. Бурая вода подхватывала их и выносила на стремнину, где они начинали выстраиваться, как на параде. Это действительно был парад: торжество природы, отмечавшей начало весны.
Как на всамделишных парадах, сегодня здесь были представлены совершенно разные «плавсредства»: от большущих «фрегатов» до совсем маленьких «канонерок». Самое удивительное заключалось в том, что на каждой такой льдине-кораблике – будь то большая глыба или маленькая льдинка – сидели, одна или сразу несколько, грузных, упитанных чаек. Они с гордым видом смотрели вперёд, как капитаны кораблей, и не торопились покидать своих насиженных мест: им явно нравился такой способ передвижения. Лишь изредка, величественным поворотом головы, они удостаивали внимания пешеходов, случайно оказавшихся на набережной.
А по гранитному парапету, не сводя глаз с необычного явления на реке и не обращая никакого внимания на людей, в это время важно прохаживалась взад и вперёд достаточно наглая ворона. Периодически она подскакивала на обеих ногах и призывно каркала. Потом она спустилась по ступенькам к самой воде, продолжая на ходу давать наставления проплывающим чайкам: в этот момент она напоминала главнокомандующего, принимавшего парад…
Некоторые чайки решили, что пора бы и полетать, но не тут-то было. Одна из них, пытавшаяся «вырулить» на середину реки, была моментально отброшена порывом ветра на несколько десятков метров назад и исчезла за поворотом реки. Другая оказалась хитрее и «взяла» ближе к берегу: ей удалось продержаться против ветра несколько секунд, но и она была унесена в сторону, делая невероятные кульбиты в воздухе. И лишь важной вороне удалось пролететь вслед за «флотилией» несколько метров против ветра: сделав резкий поворот, она исчезла в сквере за деревьями…
Время прошло незаметно. День клонился к вечеру. Подходил к концу и этот своеобразный парад. Завершала его группа тучных чаек, которые, выстроившись в ряд, самодовольно покачивались на волнах уже без «подручных» плавсредств: льдины-то закончились…
Вечером, когда я рассказала сыну про увиденное, он спросил:
– Понравилось?
– Очень! – ответила я. И услышала, как он не без гордости добавил:
– Это я специально для тебя устроил… С днём рождения, мама!
ЮРИЙ ПОЛИССКИЙ
ПРИНЦЕССА
Зимний тротуар был весь в раскатанных до зеркальной поверхности дорожках, на которых бесстрашно резвилась детвора. Но он, все ещё в радостной эйфории от успешной защиты диссертации, беззаботно шагал по ледяным трассам городских заснеженных ноябрьских улиц.
Вдруг, выехав за раскатанную полосу, прямо в него врезалась девочка лет девяти.
Он взял её за локти и приподнял над землей.
— Тебя как зовут, принцесса?
— Леночка, — ответила девочка с красивыми лучистыми глазами.
— Где же твой принц?
— У меня пока нет принца, — вздохнула она.
— Хочешь, я буду твоим принцем?
— Хочу, но я ведь ещё маленькая, а ты уже взрослый.
— Ничего, ты подрастай, а я тебя подожду.
— Правда-правда, подождёшь?
— Правда, подожду, — пообещал он, опуская принцессу на землю. И, пока она не исчезла в веселом детском круговороте, щёлкнул перекинутым через плечо фотоаппаратом, откуда выползли две готовые карточки.
— Одна будет у тебя, а другую я возьму с собой. Они нам пригодятся. Ведь, когда мы встретимся, можем не узнать друг друга. Ты к этому времени станешь взрослой красавицей, а я состарюсь.
Она, смеясь, убежала к своим друзьям, а его дорога продолжалась.
Шли годы. Он встречался, расставался, вновь расставался и вновь встречался. И однажды, совершенно неожиданно для себя, увидел ту, о которой мечтал всегда.
Как мальчишка, бежал он к месту встречи, где уже стояла высокая красивая элегантная женщина. Земля покачнулась под ним. Он бережно взял её руки и стал нежно целовать ладони.
Потом они теряли и находили друг друга. И снова теряли, и снова находили.
— Ты сегодня не такой, как всегда. Что тебя мучает, расскажи?
— Это было давно. На второй день после защиты диссертации я встретил маленькую девочку с такими же, как у тебя, красивыми лучистыми глазами. И пообещал, что дождусь, пока она подрастет.
Он рассказал ей о том далеком эпизоде, которому не придал никакого значения. Но с годами, постигая чистые детские души своих любимых племянников и внучки, он всё сильнее и сильнее терзался болью не засыпающей совести: ведь он обманул ребёнка, а это страшный грех.
— Вот так, моё солнце. Я люблю тебя, мне не нужна никакая другая женщина. И, вместе с тем, я совершаю, наверное, самый большой грех в жизни. Судьба моя, что делать?
— Покажи мне ту фотографию, — попросила она.
Он открыл паспорт и вынул спрятанную под суперобложкой карточку.
Она долго и внимательно разглядывала маленькую весёлую девочку с красивыми лучистыми глазами. А потом извлекла из своей сумочки точно такую же карточку.
— Боже, так это была ты, моя принцесса?!
Он медленно опустился к её ногам и, обняв божественные колени, стал нежно их целовать.
ЮРИЙ ПОЛИССКИЙ
ДИАЛОГ
Обычный летний воскресный день. У бывшего кинотеатра «Красногвардеец» сворачиваю с проспекта Пушкина и иду вверх по совершенно безлюдной Философской. Через минут пять чувствую, что кто-то меня преследует. Оборачиваюсь и в метрах десяти вижу высокую красивую породистую собаку, явно не с помойки. Мы некоторое время изучаем друг друга, и я замечаю в ее глазах искорки доверия. Не знаю что она увидела в моих глазах, но, когда в конце первого уличного квартала я снова обернулся, собака стояла в тех же десяти метрах и по-прежнему доверчиво смотрела на меня.
— Иди домой, — попросил я, — тебя, наверное, хозяева ждут.
Весь следующий квартал я спиной чувствовал, что она идет за мной. Не выдержав, я опять обернулся. Так и есть: то же расстояние и все тот же доверчивый взгляд, в котором появились признаки надежды.
— Иди домой, — снова попросил я, — я не увожу собак от хозяев.
Следующие пару кварталов я шел, подталкиваемый бесконтактной силой, и, наконец, обернулся.
— Возьми меня, — ее умные глаза излучали такой поток энергии, что я заколебался.
— Я подумаю, — неожиданно ответили мои глаза.
— Хорошо, я подожду.
На обдумывание оставался один квартал моего пути до 7-ой больницы. Конечно, ее немая просьба покорила меня, но условий для содержания собаки дома не было.
Я поравнялся с 7-ой больницей и обернулся. В ожидании моего решения она прогнула все четыре лапы, прильнув к асфальту.
Я присел на корточки:
— Умоляю тебя, иди домой. Ну, нет такой возможности взять тебя к себе. У меня бесконечные командировки, я долго не бываю дома. Что в таких случаях будет с тобою? Пойми меня и прости. Пожалуйста.
Несколько бесконечных минут я видел только ее глаза, в которых таяли доверие и надежда, затем она повернулась и медленно пошла вниз. Я смотрел ей вслед с робкой надеждой, что она обернется, а, значит, понимает и прощает. Но ее силуэт все уменьшался, и, так и не обернувшись, собака исчезла за поворотом.
ЕКАТЕРИНА КАЛИКИНСКАЯ
ТУРГЕНЕВСКИЕ САДЫ
Иван Сергеевич Тургенев вырос в усадьбе с большим и прекрасным садом. Как большая пестрая бабушкина шаль, сад окутывал мальчика, в его складках он укрывался, грезил, дремал. Хотя в нашем понимании это скорее был не сад, а парк — там в честь рождения сыновей мать, владелица Спасского-Лутовинова, посадила две сосны, радующие глаз и поныне.
Сам Иван Сергеевич любил сады настолько, что его приятельница и соседка по имению Александра Андреевна Беер писала: «Вчера был у нас Тургенев… с ним так хорошо, просто, весело и отрадно… первое слово: пойдёмте в сад, всё ли на месте, как было, что деревянная беседка, то, другое. — Вообрази, что он помнит даже деревья…».
Неудивительно, что полевых и лесных «Записках охотника» слово «сад» встречается больше тридцати раз. Сады, всю жизнь сопровождавшие Тургенева, обрели бессмертие его произведениях.
Тургеневский сад…Это не только пространство, населенное силуэтами любимых персонажей, местами встреч, обрывками подслушанных разговоров и тайных взглядов. Это также место кристаллизации страстей и движения скрытых пружин сюжета. В саду, лежа на траве, добродушно спорят Базаров и Кирсанов, подготавливая будущий разрыв, в саду под ясенем встречаются Рудин и Наталья, в саду Володя, герой повести «Первая любовь» подсматривает за пленительной Зинаидой.
Над ночным садом несется музыка из окон Лемма, рождая в душе Лаврецкого надежду на счастье… В этом дивном эпизоде романа сливаются три стихии: природы, человеческой души и музыки.
Ведь сад у Тургенева — это всегда стихия. Стихия русской души, русской жизни. Нас не обманут описания аллей и лужаек, клумб и посыпанных песком дорожек — они совсем редки. Самые любимые слова у писателя при описании садов — «запущенный», «заросший», «глухой»… Его садам идут и заросли крапивы, и застланные ряской пруды, и вороньи гнезда, и скрытые разросшейся сиренью беседки, и бесчисленные молнии в воробьиную ночь. Словно могучая волна, переливаются эти сады через все ограды и границы, странствуя от одного произведения к другому, символизируя тайные, но непобедимые силы естества. И в то ж время писатель особенно ценит в природе русскую непритязательность, неброскость и застенчивую сокровенность. Недаром он признавался в «Асе»: «Природа действовала на меня чрезвычайно, но я не любил… необыкновенных гор, утёсов, водопадов, я не любил, чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала». С русской природой, непревзойденным певцом которой Иван Сергеевич остается и поныне, у него как будто был заключен дружеский договор на паритетных началах: каждый уважал свободу другого.
Сады Тургенева — это и его образ России. Ведь в описаниях запущенных, заросших, таинственных садов отразилась любовь писателя к вольности и раздолью, к оригинальности и непредвзятости личного выбора, свойственная русскому характеру. Ни искусно постриженные бордюры Ноана, ни прозрачные ясени Буживаля не заменят ему этого особенного пространства, тесно связанного с его чувством родины. Тропинки тургеневских садов ведут от скамьи, где Евгений Онегин объясняется с Татьяной, кружат под цветущими вишнями Чехова, пересекают «Темные аллеи» Бунина…
Можно представить себе единое кровообращение русской литературы, которое могло бы быть выражено образом бесконечного заросшего сада, полного своих, особенных, неповторимых путей.
ЛЕНА ЛЕБЕДЕВА
ИЗ ДЕРЕВНИ С ПЕРЕПЕЛКОЙ
Это происходило в первой половине 1950-х годов, когда мне было 6 — 7 лет. Родители взяли меня отдыхать летом в деревню Обинь в Тульской области в 20 км от городка Белев. В этой деревне родилась моя мать в 1923 году. До революции ее родительская семья имела наемных работников и была зажиточной. После революции, когда началась коллективизация, моему деду Петру посоветовали уехать из деревни с семьей. Иначе всех могли бы сослать в Сибирь, как поступили с братом деда, у которого была большая пасека. Бабушку Настю начали посылать на лесозаготовки, мучая ее непосильным трудом. Вначале дед, а потом и вся его семья переехали в Москву и жили в шестиметровой комнате на Пироговской улице. Дед сумел устроиться лаборантом. Он занимался анализами и работал в медицинском институте имени Пирогова. Так как зарплата была маленькая, то он еще подрабатывал в цирке, где ухаживал за животными. Бабушка работала на овощной базе.
Дедушка и бабушка не теряли связи с родственниками в деревне. Мы остановились в деревне, как рассказывала потом мама, у тети Аксюши. Из-за смены воды и изменения продуктов питания я начала болеть. Так как ближайшие доктора были только в городе Белев, куда можно было добраться в то время лишь на лошадях, маме посоветовали лечить меня заговором в деревне. Ко мне привели какую-то женщину, которая, быстро говорила какие-то заклинания и дергала меня за косички. Не знаю, то ли от этой знахарки, то ли от времени я поправилась. И мы продолжали отдыхать в деревне, где, помимо нас были еще и другие москвичи.
Я много времени проводила с отцом. Мой отец был молодым мужчиной высокого роста и интересной внешности. Он нравился женщинам. Несмотря на то, что с тех пор прошло более шести десятков лет, я очень хорошо помню разговор, услышанный мною, когда я играла недалеко от отца. Рядом с ним сидела одна молодая москвичка, которая, видимо, решила, что я маленькая и ничего не понимаю. Поэтому она говорила моему отцу: «Алексей Павлович поехали с Вами вдвоем в Москву». На что мой отец ей сказал: «У меня семья. Зачем я поеду с Вами?». Она поняла, что к нему приставать бесполезно и отстала от него.
Как-то раз мама послала меня к соседям, что-то отнести. Я побывала у них. И потом рассказывала матери: «Ну и нищата у них страшная. Пол холодный в доме , а посредине курица наделала». Некоторые жили в доме в те годы с земляным полом.
В целом отдохнули мы неплохо. Иногда ходили на Оку в нескольких километрах от деревни и купались на ее песчаных берегах. Когда было время покоса, к нам принесли перепелку с одним отрезанным крылом. Отец смастерил ей клетку, но иногда мы выпускали ее, и она гуляла по избе. Мы решили взять ее с собой в Москву.
Наступило время отъезда. На лошадях нас отвезли на какую-то станцию железной дороги. На станции было очень темно и безлюдно. Лишь несколько фонарей освещало ее. Нас провожали. Несколько человек стояли на перроне. Среди них была я — небольшая девочка с клеткой, в которой была перепелка. На этой станции мне было очень страшно, и я говорила родителям: « Не бросьте меня здесь, пожалуйста». Мама запомнила это на всю жизнь, и потом уже спустя десятилетия, смеясь, напоминала мне об этом. И еще — про перепелку, которая радовала и забавляла нас. Она жила у нас в Москве несколько лет, ходила по обеденному столу и клевала сахар из сахарницы. У меня даже есть фотография, где я в школьной форме с перепелкой на плече.
ЕЛЕНА ЛЕБЕДЕВА
В КОММУНАЛЬНОЙ КВАРТИРЕ
Я хотела бы рассказать о забавных случаях, происходивших в общей квартире, в первой половине 1950-х годов. Тогда мне было 5 — 7 лет, и наша семья (мои родители, бабушка и я) жили в большой коммунальной квартире на четвертом этаже в доме в Соймоновском проезде недалеко от станции метро «Кропоткинская». Этот дом до революции принадлежал Зинаиде Перцовой (жене железнодорожного инженера Петра Перцова). У нас было 6 соседей. В квартире были мастерские художников и жила творческая интеллигенция. Отличительной особенностью квартиры в то время было наличие большой ванной комнаты, в которой в субботу и воскресенье появлялась горячая вода, и все записывались по времени, когда они будут мыться. При этом газовой колонки не было, а вода подавалась снизу из котельной. У нас не было коммунальной кухни. У каждого жильца была своя кухня с газовой плитой. Газ был проведен, и плиты были установлены в середине 1950-х годов. А до этого готовили на керосинках, примусах или печках. Ими и обогревались. В квартире был большой коридор с двумя окнами. В нем я даже могла кататься на трехколестном велосипеде.
В детстве я выходила в коридор часто с мамой. А одна из наших соседок Наталия Ивановна (она была женой художника Василия Рождественского) имела двух белых кошек с черными пятнами. Детей у нее не было. Она заботилась о кошках, и я часто видела ее в коридоре, выпускающей их из комнаты, чтобы они побегали или посидели на двух столах у окон с цветами, растущими в горшках. Я рассудила так, что моя мама выходит в коридор со мной, а соседка выходит с кошками, и она, следовательно, кошкина мама. Один раз, увидев соседку с кошками, я спросила громко у своей мамы: «Мама, а это вышла кошкина мама? Да?». Соседка разозлилась и задала вопрос моей маме: «Зачем Вы учите девочку?». При этом моя мама никогда мне ничего о ней не говорила, а я сказала это из своих логических выводов ребенка.
Второй случай также был связан с соседями коридора. В нашем коридоре жил известный художник Роберт Рафаилович Фальк (1886-1958), который писал картины в стилях русского модерна и авангарда. Он жил в мансарде. В его мастерскую и комнату в мансарде, где он обитал, надо было подняться по высокой железной винтовой лестнице, состоящей из двух десятков ступенек. Когда мне было несколько лет, Фальк, увидев меня, сказал моей маме Марии Петровне, что хочет нарисовать меня. Мама была молоденькой, и решила посоветоваться с моей бабушкой Серафимой Федоровной (она приходилась ей свекровью). Бабушка была художницей. Она писала пейзажи и натюрморты в реалистическом стиле. Бабушка, узнав о намерениях модерниста Фалька, сказала моей матери: «Ни в коем случае. Он изуродует девочку». Мой портрет поэтому им не был нарисован. Сейчас это вызывает у меня сожаление.
Мой отец Алексей Павлович рассказывал мне, что до Фалька в мансарде жил и работал не менее известный художник Павел Соколов-Скаля (1899-1961). Он много работал и был обеспеченным человеком. Этим решил воспользоваться другой житель нашей квартиры, фамилия которого была Смирнов. Смирнов любил выпить, и часто у него не было денег на краски для рисования. Он повадился ходить к Соколову-Скаля за красками, и, как он говорил художнику, раскулачивать его. Соколов-Скаля несколько раз давал ему краски. Визиты с попрошайничеством не прекращались, и при очередном визите с раскулачиваем, Соколов-Скаля спустил Смирнова с высокой винтовой лестницы.
Вот такие инциденты были в среде творческой интеллигенции.
ЕЛЕНА КНЯЗЬ
САЛОН АННА
Сколько дней и ночей коробка из картона была моим домом? — даже не знаю.
Но вчера вечером всё изменилось. Анна достала меня из неё, положила на огромный дубовый стол и стала внимательно разглядывать. Открыв ящик стола, она долго выбирала подходящую ленту, остановившись на шёлковой темно-зелёного цвета. Мой золотисто-соломенный и темно-зелёный цвет ленты прекрасно поладили.
— Ну, вот, осталось лишь прикрепить цветы, — облегченно вздохнула она.
Анна достала из вазы несколько розовых бутонов и прикрепила их к ленте.
— Мило, девочка будет в ней настоящим ангелочком! — радостно сказала она.
Ловко покрутив меня на пальце, Анна ещё раз убедилась, что цветы и лента неподвижны. Она бережно взяла меня и пошла вниз по витой лестнице. Анна шла не спеша, и я увидела себя в зеркале.
— Неужели я теперь такая? — удивилась я.
Она поставила меня на широкий подоконник в первом ряду. Сквозь прозрачное стекло витрины я сразу же увидела уличный фонарь. Его трудно было не заметить. Его теплый желтый свет освещал всех нас, стоящих в витрине.
Наступила ночь. Я продолжала смотреть на фонарь, вернее на желтое пятно, которое освещало часть тротуара. Пятно это почему-то казалось мне очень и очень знакомым. Я неотрывно смотрела на него и вдруг оно стало расти и я увидела мое любимое, золотое, пшеничное поле с маками и васильками…
— Как хорошо было мне под ласковым солнцем, как тянулась я к нему изо всех сил! Как ласково ветер гладил наши головки, а дождь помогал нам расти к солнцу! Как старались маки и васильки не затеряться среди нас. Как любили мы все солнце и ждали с нетерпением его каждое утро! — думала я.
— А завтра, что ждёт меня завтра? — спросила я себя и наконец-то задремала…
Солнечный зайчик весело подмигнул мне, и я проснулась в окружении золотисто-соломенных шляпок.
— Я так нарядна, Анна может мною гордиться, — думала каждая из нас.
— Я жду мою маленькую девочку! Она обязательно узнаёт меня! — сказала я себе.
Солнечный зайчик радостно подмигивает. Прохожие торопливо проходят мимо, спешат по делам. Я с интересом наблюдаю за ними. Часы на башне мелодично пробили девять раз. В 10 часов откроется наш шляпный салон «Анна».
ТАТЬЯНА ПОЛЯКОВА
ПИСЬМО
Я открыла почтовый ящик и обнаружила там конверт. Настоящий, с почтовыми марками и штемпелями, без обратного адреса. На конверте с задней стороны крупным разборчивым, похожим на женский, почерком было написано: «Вы меня поймете. Я прочла все Ваши статьи».
Я не догадывалась, откуда могло быть это письмо, но оно было адресовано мне, и я вскрыла его прямо в лифте.
«Знаете, мы ведь дружили с Бориской с самого детства», — так начиналось письмо от Неизвестной.
«Играли в одной компании в «войнушку», строили песочные и снежные города, плавали наперегонки в холодной реке, ходили в однодневные походы и жарили на костре картошку и хлеб. Позже ходили с классом в кино на «Войну и мир» и «Капитанскую дочку», вместе решали задачи по геометрии и физике и слушали пластинки. Борис предпочитал Арию, а я – Аллу Пугачеву. Борис встречал меня после вечерних занятий по музыке, мы долго, чаще молча, шли домой по тёмным улицам и переулкам».
Я открыла ключом дверь, немного отдышалась и выпила воды.
«Мы даже жили в одном доме, но в разных подъездах. Представьте себе, мы редко ссорились, и в основном по пустякам. Я не терпела его опозданий или грязной обуви, а он – моих долгих сборов и придирок. Бориска всегда умел дарить цветы. Чаще это были небрежно сорванные ветки сирени с нашего школьного двора. Помню, как однажды директриса собрала старшие классы на незапланированную линейку на большой перемене. Причина такого поспешного сбора крылась в выявлении хулигана, поздним вечером потоптавшего школьные клумбы с георгинами. Это произошло накануне моего дня рождения. Догадка тогда мелькнула в моей голове, но я промолчала. Молчали все, потупив глаза в пол. Хулиган найден не был».
«Позже Бориска стал молчать ещё чаще, иногда краснел и быстро прощался и уходил. При встрече чаще касался моих плеч и задерживал мои руки в своих».
Моё сердце колотилось, было неловко читать чужие откровения, но я не могла оторваться.
«Наступала моя очередь краснеть и смущаться. Я тогда злилась на Бориса, он больше не смеялся и даже не улыбался, практически перестал со мной говорить, молчал, словно рыба. Мы больше никуда вместе не ходили. Я списывала это на его усталость и семейное несчастье. Его мама была парализована уже два года и улучшений в ее состоянии не наблюдалось. Папа дежурил круглосуточно на заводе, чтобы сводить концы с концами. А на Борискины плечи свалились хлопоты о двух младших сестрах-двойняшках, которые поступили в начальную школу».
Стало душно, я открыла окно и продолжила чтение.
«После восьмого класса Борис ушёл из школы и поступил на завод учеником слесаря. Мы виделись реже, но регулярно. У меня было мало времени, я готовилась к поступлению в университет».
Дальше следовало неразборчивое предложение, перечеркнутое несколько раз.
«Однажды мы с Борисом прогуливались по летнему парку, и даже без умолку болтали, было солнечно и хорошо. Он остановился возле берёзы, взял меня за руку, глубоко вздохнул и негромко произнёс: «Ань, ты выйдешь за меня замуж?» Я ожидала всё, что угодно, но не это. В голове у меня были мысли о предстоящих экзаменах на факультет журналистики. «Нет, я не могу, конечно», — подумала я и тут же робко ответила «Да». Лицо его засветилось от счастья, а моё, напротив, помрачнело от досады, неуверенности и стыда».
Я прикрыла глаза и стала лихорадочно вспоминать всех Ань и Борисов в моей жизни, но вспомнить не смогла.
«Знаете, я ведь потом уехала, поступила в свой университет, стала успешным журналистом. Замуж не вышла, некогда всё было. А недавно меня парализовало на одну половину… Как Вы считаете, он простил меня? Не отвечайте мне. Я всё равно не смогу уже ответить. Простите меня за письмо. Прости меня, Бориска!»
АЛЛА МЕЛЕНТЬЕВА
МОЯ ДОРОГАЯ ШАРЛОТТА
— Моя дорогая Шарлотта, поверьте: если бы мне было безразлично ваше будущее, я, не раздумывая, женился на вас, — мягко сказал элегантный господин средних лет. – Меня бы не остановило, что вы помолвлены с сыном барона фон Шрёттера. Но мне важно, чтобы ваше будущее было устроено хорошо, поэтому я обязан предотвратить ваш брак со мной, бедным профессором метафизики. Сколько вам лет, барышня? Четырнадцать?
— Пятнадцать, — ответила та, к кому он обращался.
Неподалеку лежал саженец дуба. Садовник готовил для деревца яму.
— Позвольте мне посадить этот дуб, — обратился к нему профессор.
Садовник кивнул.
— Проведем эксперимент, Шарлотта, — профессор снял с пальца кольцо, надел его на тонкий ствол посаженного им дубка и обвязал сверху платком, — Через год мы убедимся, что дерево разорвало узы кольца, а время разорвало узы ваших чувств ко мне.
— Моя любовь к вам вечна, профессор Кант, – упрямо сказала Шарлотта.
Прошел год.
Профессор Кант и барон фон Шрёттер подошли к деревцу, обвязанному платком.
— Я позаботился, чтобы ваш платок никто не снимал, как вы и просили, — сказал барон.
Кант сдернул ткань. Поверх его кольца было надето еще одно — с инициалами Шарлотты. Оба вросли в дерево и были целы.
— Печально, что юной Шарлотты больше нет с нами, — сказал профессор Кант.
— Да, увы, бедняжка не дожила до шестнадцатилетия, — вздохнул барон. — Чахотка – коварный недуг.
АЛЕКСЕЙ КНЯЗЕВ
ДОЖДЬ
(Лирическая зарисовка)
Стоял чарующий месяц май… Месяц, в котором ещё не было тебя. Пьянящий аромат липы наполнял и заполнял собой улицы, лёгкие и душу… Предчувствие первого, уже почти летнего дождя, свежей струёй сквозило всюду, разбавляя этот терпкий и без того достаточно свежий воздух и предвещая… Он пока ещё не знал и не понимал предвестием чего станет этот дождь, но чувствовал неуловимые изменения в мире, ощущая эту наэлектризованную свежесть ощущал неотвратимое наступление чего то прекрасного. Такого же неотвратимого и такого же прекрасного как… Дождь… Первые робкие капли, с глухим, едва уловимым звуком зашлёпали сначала по листьям липы, сбивая на землю зеленовато-жёлтую пыльцу, потом по лохматым, слегка отдающим рыжиной волосам, даря приятную прохладу разгорячённой голове, неся покой и смутную, непонятную надежду на лучшее… Кап… Кап… Кап-кап… Уже более смелые капли поползли на лоб, уже до кожи намокли непослушные волосы и самые смелые прохладные капли уже поползли по шее за шиворот и дальше — вниз, по позвоночнику, заставляя мурашки бегать по спине и, словно пробуждая от зимней спячки, бередили всё более и более растущее предчувствие чуда. И вот уже, поначалу, робкий как школьница, несмелый дождь раскрепостился и превратился в задорную, молодую девчонку, нежно обнимающую, целующую его лицо, обволакивающую его своими руками и несущую его за собой, в синие дали, за пелену дождя, танцевать нагишом раскинув руки высоко в стороны и шлёпать по лужам, подставляя счастливое лицо под новые поцелуи дождя…
Стоял восхитительный месяц май. Пьянящий, терпкий аромат липы всё так же наполнял собой улицы и лёгкие. Он набрал в них побольше этого пьянящего аромата и действительно захмелел от него. И постарался не думать о том, что в этом мае уже не будет тебя. Как не будет тебя и в следующем, и много месяцев позже. Гром с неба заставил его выдохнуть от неожиданности и одарил мощным потоком воды, хлынувшим без каких то дополнительных предупреждений и в одно мгновение превратившим улицы в подобия рек, маскируя реки на его щеках от случайных прохожих, торопящихся домой. Ему некуда спешить. Дождь холодными струями стекает в промокшие ботинки, врачуя промокшую душу и перешёптываясь с лужами… Ш-ш-ш-ш…
Стоял чудесный месяц май. По странной иронии судьбы он застал его в городе. Тяжёлый городской воздух медленно перемещался под металлическими крышами малоэтажных домов, шум изредка проезжавших мимо машин и запахи дороги плохо заглушались пока ещё растущими рядом остатками леса. Душно, но он смотрит как быстро темнеет небо и чувствует, что скоро придёт спасение в лице Дождя! О! Он ещё не видел его, но уже понимает, что будет нечто грандиозное. Ветер крепчает и Бам-БАМ!!! Бам!!! Гром гремит всего единожды, но эта краткая прелюдия яростно и мгновенно перерастает в восхитительную по своей мощи рок-оперу! Стоя перед открытым окном он вдыхает мгновенно посвежевший воздух, наблюдает как под дикими порывами ветра хлещут почти горизонтальные струи дождя, как мощными потоками рек стекает дождь по водосточным трубам! Он высовывается из окна, протягивает вперёд руки, и стремительные, тяжёлые капли, бьющие по открытым вверх ладоням и обнажённым плечам напоминают ему, что где то тут, всего в часе езды его дом. Где пьянящий аромат липы свежей струёй наполняет лёгкие а ветер играет всё такими же рыжеватыми кудрями, с первыми седыми ещё незаметными волосками… И где всё ещё живёт надежда на новое чудо. Он одевает кеды, набрасывает на плечи свой неизменный рюкзак и выходит на улицу, где дикая, необузданная страсть принимает его в свои изголодавшиеся объятия — такого же дикого, голодного, бушующего от переполняющей его Любви и спокойного от живущей в нём Надежды. Плотные альковы дождя скрывают их от любопытствующих глаз из бетонно-кирпичных коробочек, оставляя наедине со страстью…
Стоит чарующий месяц май…
АЛЕКСЕЙ КНЯЗЕВ
ЧУЧЕЛО
(Сказка)
Здравствуй, незнакомка… Ой! Ну во-о-от. Опять какая-то слабонервная попалася. Ты к ней, можно сказать, со всей душою, а она в обморок. Что ни говорите, а работёнка у меня всё- таки не из лёгких. И уж совсем точно неблагород… Тьфу ты! Неблагодарная, то есть. Чучело я. Не-е-т. Не в том смысле, что я — чучело, а в том, что чучело — это я.
Тоскливо, знаете ли, висеть тут всё время. Вот я и слазю иногда: прогуляться, соломку проветрить — когда никто не видит, разумеется. Честно говоря, уж и не знаю: зачем меня сюда повесили. Разве шо ворон пугать. Дык это они так, для порядку пугаются — когда люди видят. А так, ведь мы с их вожаком дружки закадычные. Н-да. Я для них бронь держу. Ага — десять соток. Никого на них не пускаю, ни галок всяких, ни там ещё каких залётных. А воронам хватает. Ну конечно, пока человечки не приложат свои ручонки загребущие. Но вороны не жалуются, не-е! Они птицы умные — умеют ценить то, что имеют. И, кстати, не в пример человеку благодарные. Да, помню, в прошлом году их вожак мне кепочку подарил, он её у каких-то перелётных выменял. Симпатишная такая кепочка была. Самбрера называется. Большая такая, хорошая. От солнца спасала. Только прихватизировал её скоро тракторист Витька. Пропил, ясное дело. Ну, да ладно. Мне черный ещё обещал.
Так! Кажись, очухалась горемычная. Сидит, смотрит. Ну во, здрас-сьте! Не люблю я эти визги, крики. Побежала. Куды бежишь, родимая? Чего я тебе сделал то? И вот так всегда. А я может в душе и не чучело вовсе. Я может в душе прынц заколдованный. А может и не заколдованный. А что? Думаете чучело не может быть прынцем?! Наследный прынц королевства Чучеляндия — звучит?
И где только понабрался таких мыслей, спрашиваете? Да вот понабрался. Был тут одно время мальчуган. Странный по здешним меркам, а по мне — так очень даже славный. Бегал, мне сказки каждый вечер читал. Жалко его — вырос, в город уехал. Бизнесментом стал. Мужики говорили. Нехорошее слово какое-то, не наше, не русское. Я много слов всяких знаю. Скажу по секрету: даже стихи пытаюсь писать. По ночам. Во я какое чучело образованное. Я ж, не побоюсь ентого слова — романтик. А она дурочка в крик. А мне то всего и хотелось, чтоб меня кто-нибудь послушал. Вороны то они конечно лучше людей будуть, но и у них недостаток есть — ни о чём кроме жратвы думать не могут. И в сказки не верят.
ОЛЬГА ПОДВЕРБНАЯ
ЖАЛОСТЬ
«Так, бесконечно и верно любя,
русская женщина скажет:
«Жалею тебя» (из песни)
Русское понятие: люблю, а значит, жалею…
Кого-то сказанное задевает: дескать, не надо жалости.
Ох, как сильна в нас эта гордыня. А ведь если твой ребенок ушибся или поранился, то этот кровоподтёк или царапина как-будто еще сильнее у тебя, и надо приласкать, утешить, а не только смазать йодом или наложить повязку.
Почему же к старику, слабому или еле передвигающему ноги, да просто к пожилой и плохо видящей женщине нет сегодня этого чувства? Даже ушла из жизни та тимуровская пионерская помощь… А почему бы не вспомнить?
Мать идёт с малышом и чистит ему банан, а шкурка от него брошена на дороге, ведь у неё обе руки заняты. Но сзади идёт кто-то, он может её не заметить, поскользнуться и упасть. А её малыш вырастет и зимой будет с радостью раскатывать ледяную дорожку, где спешат на работу люди. И вот женщина, похожая на его мать, упала…
Нет, конечно, рядом обязательно найдётся кто-то, кто поможет встать и предложит помощь: этот человек, кажется, в детстве читал гайдаровскую книжку этого поколения «Тимур и его команда». А какая же замечательная книга тех времен у Осеевой «Васёк Трубачёв и его товарищи»…
С детства закладывается чувство патриотизма, которое проходит через сердце… Можно дарить цветы ветеранам из чувства долга, можно даже пройти с портретом своего деда по Красной площади, но…бросить трубку, когда позвонила бабушка – тебе некогда её выслушать. И не жалко, что у неё потом будет болеть сердце?
А не жаль наши когда-то прекрасные естественные поля, реки, озера? Ныне замусоренные леса ведь вспоминаются старым подмосковным жителям как зелёные перелески с земляникой и малиной, грибами…
Вот вспомнилась добрым словом советская школа, но тут же в памяти ожили слова там на плакате при входе: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё – наша задача». Кажется, взяли. Вместо старых лип и берёз в центре Москвы – китайская иллюминация, имитирующая сказочные деревья. Знают ли наши внуки, что у Боровицких ворот, сидя на скамейке в Александровском саду, можно было послушать трели соловья, заливающегося в кустах сирени… Где те майские запахи, неповторимые запахи старых московских улиц, где тот соловей, и были ли у него внуки… Жаль, жалко… Жалею, люблю то время.
СВЕТЛАНА БАХТИНА
ВАЛЯ
В нашем подъезде живет тихая неприметная женщина. Зовут ее, кажется, Валентина, — такое редкое имя. Трудно понять ее возраст, но выглядит она лет на сорок с небольшим, хотя одевается просто, даже старомодно. Валю можно увидеть во дворе разве что мельком: она не сидит с бабками на лавочке, не интересуется чужой жизнью, и о своей не рассказывает. Наверное, она ходит на работу, а по выходным на рынок. Мне даже неизвестно, держит ли Валя кошку, или маленькую собачку, как многие одиночки.
Эта женщина удивительным образом научилась быть незаметной, хотя у нее красивое, немного печальное лицо, ладная фигура. Почему Валя живет одна, кому звонит в холодные вечера, чьих писем ждет, и кого угощает шарлоткой к чаю, — мне неизвестно. Она спокойно здоровается, когда я встречаю ее в лифте, мы молча едем до моего этажа, — Валя живет выше, — и я выхожу.
Наверное, и вы бы тоже никогда не узнали про Валю, если бы ни один случай.
Был обычный пасмурный день, один из многих, которые выпадают на долю горожан осенью. Я вышла из дома за свежим батоном к позднему завтраку. Опавшие листья уже не шуршали, прилипнув к сырому асфальту, как заплатки.
Во дворе я заметила, как Валя развешивает на веревке между двух старых лип какие-то вещи. Проходя мимо, я подумала, что сейчас не самая лучшая погода для просушки одежды. Возвращаясь с теплым дышащим батоном в руке, я присмотрелась: Валентина чистила щеткой черное мужское пальто, рукава которого болтались на ветру, прощально махая кому-то вслед. И вдруг я поняла, что остальные вещи: темно-серый в полоску пиджак, светлый вязаный свитер, темная водолазка — тоже мужские. Меня одолело любопытство, и я решилась подойти к Вале.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте.
— Ааа… чьи это вещи? Как бы дождик не пошел…
— Это вещи моего мужа, — немного помолчав, ответила соседка.
— Понятно, — сказала я смущенно.
Почему-то я никогда не думала, что у Вали может быть муж, и никогда не видела его в доме. Возникла пауза, во время которой я следила за плавными движениями щетки, не зная, что сказать еще.
— Я тоже думала про дождик, — продолжила она, — но потом решила, что, может быть, именно сейчас они кому-то будут очень нужны…
— Кому-то? – удивилась я. А вашему мужу… они не нужны?
— Нет, — он теперь там… и она указала глазами вверх
Я машинально взглянула по направлению, но ничего, кроме хмурых туч, затянувших почти все небо, не заметила. Но Валя, казалось, видит что-то другое.
Снова повисла пауза, и я пожалела о любопытстве, которое вечно меня подводит. Дома меня заждались, и свежая булочка, медленно остывая, взывала к моей совести. Но я никак не могла отойти от соседки, — мне казалось, что сейчас произойдет нечто важное.
И правда, неожиданно Валя, глядя куда-то сквозь меня, негромко заговорила.
— Мы познакомились с Володей на первом курсе техникума, вернее, на картошке. Тогда еще всех студентов возили осенью на картошку. Сначала я не заметила коренастого, невысокого роста парнишку. Но он был очень настойчивым, и я скоро уступила его ухаживаниям. Учились, сдавали сессии, жили в общежитии, — все как у всех. После окончания поженились. Я пошла работать технологом, а Володя, — он всегда мечтал о самолетах. Когда встал выбор: работать по специальности или попробовать стать летчиком, я его поддержала, и он поступил в летную школу. Сбылась мечта его детства: Володя стал пилотом гражданской авиации, работал в Аэрофлоте. Не плохо зарабатывал, и сам был на хорошем счету у начальства, его часто вызывали на замену.
И вот, однажды, в выходной от полетов день, Володе позвонили и попросили выйти в рейс вместо заболевшего пилота. А я как раз повседневную лётную форму отдала в чистку. Только-только отнесла ее, прихожу домой, глядь, — Володя собирается, как на праздник, надевает новый парадный костюм. Стоит у зеркала нарядный такой, подтянутый и улыбается. У меня сердце вдруг ёкнуло, что я мужа таким красивым еще не видела. Теперь в этой форме он мне часто снится…
Валя нежно провела ладонью по рыхлому драпу пальто, словно погладила домашнего питомца.
— Случилась катастрофа, — что-то там с мотором, и Володи нет вот уже двенадцать лет, — медленно, словно ей что-то мешало, проговорила она.
Не зная, как успокоить эту женщину, что сказать, и что вообще говорят в таких случаях, я продолжала молча слушать.
— С тех пор я всегда молюсь, когда вижу в небе мигающие огоньки, — за всех: пассажиров, экипаж и тех, кто так ждет их мягкого приземления. У меня дома и лампадка всегда горит, — Николаю Чудотворцу, покровителю всех путешествующих…
Вдруг шустрая стая стрижей, тревожно пища, черными стрелами пронеслась над головой. Мы одновременно посмотрели вверх, на готовое разрыдаться небо.
— Будет гроза, – зачем-то проговорила я, хотя это было и так очевидно.
— А знаете, что? – лицо вдовы посветлело и разгладилось, — Володя мне рассказывал, что там, на высоте десять тысяч метров, над облаками, всегда ясное небо и светит солнце. И возникает чувство, будто кто-то держит самолет в своих ладонях. Представляете?
Глядя на мрачные тучи, она улыбнулась невидимому сквозь них солнцу.
Потом Валентина ласкающими движениями взялась вычищать несуществующий сор на одежде ее летчика, чтобы ни пылинки…
Вернувшись домой и вспоминая за чашкой терпкого чая наш разговор, я вдруг поняла, что теперь мне не страшно летать самолетами. Ведь за всех, кто в небе, молится Валя, — женщина со светлой душой.
УЧАР МЕТИН
ЛЮБИТЬ РОССИЮ
Помню эпизод из фильма. Глава сельского поселения выступал перед народом.
— Почему человек любить свою родину? Потому, что у него нет другого выбора! Если человек любит свою родину, она станет самым красивым местом на Земле. Однако, если он не любит самое красивое место, то это место не станет самым красивым местом на Земле!
Поразительная правда скрыта в этих словах. А вы подумали, почему человек любит то или другое место? Этому есть холодное, научное объяснение, но оно мне не интересно. Я хочу рассказать о другом. Мой рассказ вовсе не о любви к родине, а любви к стране, которая не является родиной. Да человек может любить не только родину, а также страну, в которой он живет. В моем случае это Россия!
Возможно, лет 20-30 назад можно было найти логику в вопросе «Как ты можешь любить эту холодную страну, с угрюмыми людьми?». Но мы теперь знаем, что здесь тоже живут самые обычные люди, и прекрасные, и уродливые. О природных красотах даже говорить не буду, ибо эта страна имеет так много разнообразных и уникальных природных красот, что для рассказа о них потребуются многотомные книги.
Я думаю, первое условие для такой любви – умение замечать красоту и держаться подальше от уродства. Человек с таким умением сможет жить везде, среди разных народов мира. У меня такой же подход. Я не хочу тратить на всякого рода уродства свои ценные мгновения, из которых состоит наша жизнь. Поэтому всегда ищу красоту. Россия богата красотой, куда бы не смотрел.
Расскажу вам о случае, которое произошло в метро. 90-ые годы. Коммунизм еще на сцене, но находится под ударами помидоров и яиц! После шести месяцев мы впервые вышли в город, погулять. Нам тогда особо не разрешали выходить за пределы строительной площадки. Все-таки СССР была закрытой страной с чужой идеологией, и руководители наши просто боялись нас выпускать в город. Вот мы наконец в городе и первым делом решили кататься в метро. Сидим на скамейке вагона. На противоположной стороне замечаю красивую девушку. Она сидит с мамой, такой же красивой, как дочь и о чем-то разговаривают. Меня одолевает мысль пойти к ее маме и спросить: «Добрый день. Вы не разрешите познакомиться с вашей дочерью?» Со мной такое раньше не случалось. Когда я мучился «идти, не идти», одному из нашей группы становится плохо. Оказывается, у него клаустрофобия. В срочном порядке уходим из метро, и моя история любви заканчивается, так и начавшись! Как у нас говорят: «Смотреть на красоту, это благодеяние». Так, что здесь можно делать много благодеяний. У нас еще говорят: «Твоя родина, там, где ты зарабатываешь деньги на жизнь». У меня профессия такая – переводчик, и мне работать в России. Как мэр сказал, если бы я не любил эту страну, она бы не была бы самым красивым местом на Земле.
Вот две основные причины, почему я люблю эту страну. Первая причина – люди. Пусть мои на родине не обижаются, но особенно в 90-ые годы я познакомился со многими замечательными людьми, с которыми можно было часами беседовать на разные темы из области политики, науки, человеческих отношений, чего мне не хватало на родине.
Вторая причина – творческая атмосфера. Она затягивает вас и направляет вас к творческим свершениям. Неудивительно, что в этой стране появились так много писателей, художников, поэтов, композиторов, научных деятелей. Благодаря этой творческой атмосфере я начал заниматься музыкой, рисованием. Не скажу, что из меня вышел музыкант или хороший художник, но я занимался увлеченно и творил чудеса, конечно, в рамках своего умения! Здесь же я продолжал усовершенствовать свои увлечения по писанию научно-фантастических рассказов и романов. Пока не удалось их издавать, но думаю, что это вопрос времени. Также появились множество собственных разработок космических кораблей. Словом, есть что-то таинственное в воздухе и воде России, которое подпитывает такие начинания. Невольно говоришь себе: «Как не любить Россию?». Вот у меня такая история любви к России.
НАДЯ БЕНДЕР
ОН
Возбужденная навязчивой мыслью о своих начинаниях в новой сфере Ей не удавалось уснуть какую-то часть ночи. Но затем Она провалилась в мимолетный сон… И вот Она идет около здания, до боли Ей знакомого, ведь уже однажды у Неё была связь с этим местом, но затем, Она видит иную фигуру уже не прежней беды. Это был Он, близко Ей знакомый, но уже слегка забытый человек, что временами дарил улыбку на Её лице не касавшись Её тела. В этот раз было все также, но душа была готова к новым горизонтам, Она хотела укрытия от невзгод в тепле человека, к которому по прежнему что-то чувствовала в укромных частицах своего сердца. Она не помнит, как это все произошло, но Они уже стояли на лестнице у входа в метро. Она- на ступеньку выше чем Он, ведь его рост не позволял увидеть его глаз. Они стояли обнявшись. Её руки крепко обнимали Его грубую шею. Кажется, что Они забыли все те обиды, которые проносились после тех самых добрых улыбок, Они были одним целым. Это был Их нулевой километр. В глубине души у Неё оставалось некое волнение, чем дольше Они стояли, тем больше Её накрывало чувство тревоги. Было сложно понять, настолько велики чувства, боится ли Она это потерять, а возможно, что предчувствовала расставание. Наконец-то Они решили поехать туда, где могли укрыться от шума большого города. Они сели в редко ходящий старый вагон поезда метро, но вдруг. Когда захлопнулись двери, Она не заметила, как не увидела уже близких Ей глаз. Проезжая мимо вагона напротив, Она все таки успела разглядеть их, но уже было поздно. Облачная искренность улетела вместе со сквозняком доносящегося из туннеля. Что-то мимолетное, но очень искреннее, до боли знакомое, но уже не родное.
Проснувшись с чувством, что у Неё осталась некая связь со сном, Она решила найти его фото. В Её сердце все ещё была недосказанность. С этим человеком Они были достаточно знакомы, но со временем, Их улыбок и смеха было все меньше. Она совсем ни о чем не жалела. Было как-то непривычно тепло после морозной ночи у Неё в квартире. Он был хорошим человеком, но внутри немного несчастным. Он писал стихи, читал их по ночам вслух Ей.
Они засыпали разговаривая до утра. Она ругалась на него, если Он себя не берёг. Он говорил, что у Неё высокие цели, что Она всего добьётся и видит во ней потенциал. Он поддерживал Её. Их Суть оборвалась неожиданно, как Её мимолетный сон. Как странно, что все Их общение можно было уложить в одну ночь. Возможно, что это магия сна которая может показать всю Суть, а возможно, что это и было всего лишь мимолетным сном.
ОЛЬГА ОСВЕР
КАРУСЕЛЬ
Она всегда о чём-то с упоением вдохновенно и поэтично повествовала (как ей казалось), то есть постоянно что-то бубнила себе под нос: что-то бесконечно вязкое и бестолково- тянучее (как казалось ему).
Так было и на этот раз, сто пятидесяти тысячный раз их совместный невнятный жизни. По всей видимости она пыталась о чём-то спросить, о чём-то очень-очень важном и краеугольном (как ей казалось), то есть о какой-то вечной ерунде, которая даже не заслуживала его внимания (как казалось ему). От его ответа на ее вопросы практически зависело ее глубокое, чуткое, внутреннее, трепетное состояние- практически её жизнь.
Он в очередной раз отмахнулся от неё, как от осенней надоедливой мухи. Она с истерила, кинулась на него, пыталась вцепиться в лицо, но он увернулся и выбежал из квартиры под нелепую какофонию звуков, издаваемых её прелестным, но уже несколько увядшим ротиком.
Выбежав из подъезда, он понял, что забыл ключи от машины. Но возвращаться не стал, вызвал такси, потому ехал на работу: с удовольствием смотрел в окно автомобиля, отмечая про себя проплывающих мимо симпатичных молодых девушек. Легкая ненавязчивая музыка, раздававшаяся из динамика, ласкала слух и поднимала настроение. Вот в таком замечательном и жизнеутверждающем состоянии он и прошел в свой кабинет, напевая услышанную мелодию, на ходу с удовлетворением обхватив взором новый бюст “свежей” секретарши.
Работа требовала сосредоточения, и потому, когда позвонил знакомый номер он подосадовал, но трубку взял и уже покорно приготовился к очередной порции долгоиграющих нотаций. Но — нет, тактика изменилось, и теперь в трубку молчали. Сначала он сильно разозлился и хотел уже было наорать в эту бестолковую пустоту, но передумал и решил, что не будет унижаться и начинать разговор первым. Но и она решила тоже самое- наконец проявить характер. Так и молчали, долго и протяжно: одна- в отчаянии, другой- в бессилии.
Наконец он решился и повесил трубку. Через минуту обрушились дела, и долгое телефонное молчание стало неактуальным, а вскоре и вовсе забытым.
День катился своим чередом, наступило время обеда. Он заказал себе еды в кабинет и уже глотал слюнки от предвкушения пищи, но тут зазвонил ее номер. Сначала он не хотел брать трубку, но звонок не унимался. Он выключил звук, но телефон продолжал вибрировать, пытаясь спрыгнуть со стола.
Подумав, что она в очередной раз затопила соседей или сожгла проводку, включив сразу все домашние электроприборы- он все же ответил.
Из трубки говорил мужской незнакомый твердый голос, с некоторой ноткой служебного сочувствия. Тот человек, как-то видимо представился, но это не запомнилось как-то, и затем сообщил о произошедшей аварии и о том, что машина очень сильно пострадала и не подлежит восстановлению: ведь это его машина по такому-то номеру и такой-то марки. Но самое главное, о чем сообщил строгий голос, что в машине находилось, управляла ей и в ней же погибла некая женщина. И начал описывать эту саму женщину. В отчаянии мужчина слушал, что описывают именно ее, да-да, именно её- а потом просто перестал слушать, а потом слышать. Тогда он подумал о том, что нужно прижать трубку к уху посильнее и сосредоточиться, но тщетно: звука почему-то не было. Тогда он приложил трубку к другому уху- эффект тот же -тишина.
Тогда мужчина в испуге вскочил из-за стола и выбежал в приемную. Секретарши, как на грех не было. Тогда в смятении и ужасе он выскочил на улицу, позабыв одеться, но уже не чувствовал холода. Нет! Он стоял на тротуаре, всклокоченный и растерзанный. Толпа шла мимо него, по дороге мчались автомобили, продрыгал трамвай, один, потом другой. Но он никого и ничего не слышал, никого и ничего. В отчаянии усевшись на холодный асфальт, заплакал беззвучными горькими слезами.
Потом было: опознание тела, похоронные хлопоты и сама церемония, с поминками. После чего он, наконец, обратился к врачу.
Тот долго и тщательно обследовал пациента, назначив полный спектр различных анализов и через некоторое время пришло к заключению о том, что “больной” вовсе не “не больной”. Что все его органы в полном порядке, а анализы в норме, и что возникшие проблемы, скорее всего, возникли на нервной почве, по той простой причине, что пациент просто не смог или не захотел принимать страшную для себя информацию.
Шло время, и через некоторое время он женился снова. В связи с тем, что мужчина не слышал, его нынешней жене пришлось ему писать.